Читать интересную книгу Журнал Наш Современник №11 (2003) - Журнал Наш Современник

 

*   *   *

С.-Петербург, 23 ноября/5 декабря

 

...Теперь поговорим о политике, возникающие заботы которой нарушают общее оцепенение, владевшее всеми до сих пор. Отрезвление произошло, и начинают понимать...

Последний курьер из Лондона привез известия, заставляющие предуга­дывать неминуемый разрыв, и вероятно, то же будет и с курьером, ожидаемым завтра из Парижа. В сущности, для России опять начинается 1812 год; может быть, общее нападение на нее не менее страшно теперь, чем в первый раз, хотя оно не выражается одним человеком, и таким великим человеком, каким был первый Наполеон. Что же касается врага, то он все тот же, а именно Запад . Потому что я не знаю другого термина для определения совокуп­ности этих враждебных влияний, страстей и интересов, соединившихся против нас. И нашу слабость в этом положении составляет непостижимое самодовольство официальной России, до такой степени утратившей смысл и чувство своей исторической традиции, что она не только не видела в Западе своего естественного и необходимого противника, но старалась только служить ему подкладкой. Но чтобы ясно выразить эти мысли, понадобилось бы написать целые томы. Но вот более короткий рассказ. На днях одна дама, молдаванка замужем за русским, князем Массальским, обедала у честного, славного Кастель-Бажака*. И вдруг в конце обеда эта сумасшедшая, после нескольких совершенно невинных тостов, предложила выпить за успехи турецкого оружия!.. Ты можешь себе представить, до чего все были поражены. И вот, только что кончился обед, бедный хозяин поторопился снять с себя ответственность за подобную выходку, отправившись сам о ней объявить.

 

Письмо написано перед самым началом войны с коалицией. России сочувствовали даже многие дипломаты, аккредитованные в Петербурге. Так, в пример Тютчев приводит французского посла в Петербурге Бартелеми Доминика Жака Армана, маркиза де Кастель-Бажака (1787—1864).

*   *   *

С.-Петербург, 24 ноября

 

…Вчера, подымаясь по лестнице Зимнего Дворца, я встретил Цесаревну и Великого Князя, ее мужа, отправлявшихся в оперу, в сопровождении Анны, которая была дежурной. Они меня видели накануне, на представлении Рашель, которой великая княгиня, по-видимому, очень восхищается, что, конечно, дало повод к приятному разговору между нами. Мне показалось, что Ее Императорское Высочество менее озабочено моей прической... Что же касается Рашели, это, без сомнения, одна из тех демонических натур, которая узнается с закрытыми глазами, по какому-то электрическому току, идущему от них. Я недавно ее видел в “Венецианской комедиантке”. Она привлекательна, это бесспорно. По-видимому, ей нравится пребывание в Петербурге, и я понимаю, что для натуры, все изведавшей, есть что-то тихое и успокаивающее в этой наивной среде, в этой столь несложной и не прямой испорченности русского общества. — Это подходит к лечению молоком ослицы... Ее спросили недавно, как она находит петербургских молодых людей. — Приятными, — ответила она, — чистыми и наивными, как девушки. — И со своей точки зрения она совершенно права.

Ну, довольна ли тем, как мы ответили в наших последних объявлениях на все это безрассудное бешенство и ложь наших милых противников? — Ах, как все это низко и жалости достойно! И что за роль заставляет играть Францию и Англию их страстность. Но пусть наши враги успокоятся. Наши последние успехи могли быть очень обидными для них, но они останутся бесплодными для нас. Здесь так много людей, которые готовы дать им полное удовлетворение в этом отношении, и хотя не имеют подобной им ненависти к России, однако могут ей сделать гораздо больше вреда благодаря своему положению. Увы, увы, все это лишний раз кончится каким-нибудь унизительным и нелепым замазыванием. Иначе не может быть ввиду общего непонимания настоящего положения. Это как бы заколдованный круг, в который вот уже в течение двух поколений мы заключили национальную совесть России, и понадобилось бы действительно, чтобы Господь удостоил нас сам здорового пинка, чтобы мы разорвали этот круг и стали бы опять на свой путь. И, однако, по словам очевидцев, никогда в сухопутном и морском войске не наблюдалось более воодушевления и самопожертвования, чем в этой войне, в которую втянули Россию, не дав ей времени опомниться. Рассказывают действительно достойные восхищения подробности о последнем деле князя Бебутова против армии Сераскира, где десять тысяч человек изрубили тридцать пять тысяч. И ожесточение солдат на поле битвы было ужасно, как бы в отместку за дряблость политического управления. При этом полном поражении турецкой армии в наших руках осталось только тринадцать пленников. Все остальные были заколоты штыками, и при каждом ударе солдаты приговаривали: “Вот вам за Николаевский форт”. Упоминая о всех совершенных турками зверствах, солдаты постоянно повторяли слова, хорошо выражающие чувство, одушевляющее их и их представление об этой войне: “Лишь бы до Гроба Господня дойти, а там хоть умирать...”. Но довольно, я устал. Впрочем, вот еще маленькая подробность: Кастель-Бажак написал тут одному высокопоставленному лицу, чтобы выразить свою радость по поводу наших успехов, втройне, как он говорит: “Как христианин, как француз и даже как дипломат”. — Молодец!

 

Поэт всегда с удовлетворением сообщал жене о своих встречах с царствующими особами — такое уж это было время! Вот и на этот раз он сообщает ей, что встретился с цесаревичем Александром Николаевичем и его женой. И конечно, при этом часто получал замечания за свой внешний вид, прическу или фрак, не всегда соответствующие придворному этикету.

Во многих письмах его нередко звучат патриотические нотки, особенно когда, как в этот раз, России грозят войной. Он, как никто другой, сетует по поводу принижения “национальной совести” своей страны, порой полного отсутствия национальной гордости, и вот только “здоровый пинок”, по его мнению, мог бы вывести Россию из того “непонимания настоящего положения”, чтобы собраться с силами для отпора врагу.

В пример поэт приводит состоявшееся 19 ноября 1853 года сражение на Кавказе под селением Баш-Кадыклар между русскими и турками. На хорошо укрепленный турецкий корпус силою в 36 тыс. человек под командою Ахмет-Паши наступал более чем в три раза по численности уступающий противнику отряд драгун, казаков и милиции под начальством командующего корпусом генерала князя Василия Осиповича Бебутова (1791 — 1858). И все же, несмотря на превосходство противника, князь, рассчитывая на боевые качества старых кавказских войск, решил начать атаку. Бой, длившийся несколько часов, закончился полным поражением турок, которые потеряли более 6 тыс. своих солдат. С русской стороны было убито 317 и ранено 926 человек. За этот бой Бебутов был удостоен ордена Георгия 2-й степени.

 

*   *   *

Петербург, 2/14 февраля 54

 

Надо сознаться, что в настоящую минуту невозможно строить какие-либо планы на самое близкое будущее, не принимая в расчет шаткости общего положения. Оно стало страшно серьезным эти последние дни. Мы, по всем вероятиям, накануне одного из самых ужасных переворотов, когда-либо потрясавших мир. Перед Россией восстает нечто еще более грозное, чем 1812 год. Миссия графа Орлова разрушила последние иллюзии. Россия опять одна против всей враждебной Европы, потому что мнимый нейтралитет Австрии и Пруссии есть только переходная ступень к открытой вражде. Иначе и не могло быть; только глупцы и изменники этого не предвидели. Обе немецкие державы, помимо расовой антипатии, в течение сорока лет слишком многим обязаны были России, чтобы не ждать с нетерпением первого благоприятного момента, чтобы ей отомстить. Вот уже сорок лет, что Россия заставляет их жить в мире между собой и не подвергать своими раздорами Германию внутренней революции и чужеземному нашествию. Вот что они, главным образом, имеют против нас. Я хорошо знаю, что при теперешнем настроении умов в Германии там себя обманывают достаточно для того, чтобы убедить себя в том, что разрывая, как они собираются это сделать, союз 1813 года, обе германские державы выказывают храбрость и патриотизм. Это еще одна лишняя ложь в числе многих других. Это отпадение, которым они думают упрочить независимость Германии, есть только начало подчинения революционному влиянию Франции. Им внушает это подлость, с разными затаенными мыслями внутренней и взаимной измены. Надо закрывать глаза на очевидность и забыть все прошлое, чтобы не понимать, что вне тесного союза с Россией единение Германии не имеет основы, и столь ненавистное русское влияние, если прекратится, тотчас будет заменено чем-нибудь вроде Рейнской конфедерации, приноровленной к требованиям времени, то есть: Бонапартистской и Красной одновременно. Но надо надеяться, что на этот раз попытка не будет напрасной, потому что она будет окончательной и непоправимой.