в клубок верёвку, спрятал её в мешок, лёг и вскоре заснул. Яцек долго лежал с открытыми глазами, соображая, приснилось всё это ему или нет, и заснул лишь под утро, так и не найдя ответа на свой вопрос.
* * *
Вечером этого дня Яцек припозднился. Жуга сидел на подоконнике, качал ногой и ковырял ножом палочку. Охапка таких ветвей кипятилась в горшке, торчала оттуда растрёпанной метёлкой. Горшок, как всегда у Жуги, кипел сам по себе. На полу, среди лужиц воды рассыпаны были щепки, стружки и множество трубочек снятой зелёной коры.
Яцек затворил дверь.
– Жуга! – позвал он.
– Что? – отозвался тот, не поднимая головы.
– Поговорить надо.
Жуга мельком глянул на него, кивнул, отложил в сторону надрезанный прутик и нож и вытер руки.
– Что стряслось? – спросил он. – Ты чего такой бледный?
Яцек замялся, не зная, с чего начать, глубоко вздохнул и заговорил спешно, словно бросился в омут головой:
– Я вот что сказать хочу, Жуга… С той поры, как ты сюда заселился, тут такое творится, что мне порой не по себе. Нет, ты не подумай только, что я жалуюсь или прогнать тебя хочу, просто… Просто неясно мне всё это! Леса эти, горшки без огня, видения… Зачем она нужна, вся эта ворожба?
Жуга помолчал, прежде чем ответить.
– Ты не спал прошлой ночью? – спросил он.
Яцек кивнул и откашлялся, прочищая горло.
– Кто это приходил вчера? Тролль? Кобольд?
Жуга покачал головой.
– Ни тот ни другой. Просто попал он однажды в беду в горах, а я ему помог… Ты его не бойся, это на вид он страшен, а так добрый, только людей не жалует.
– Странный ты человек. – Яцек пододвинул табурет, сел и с опаской покосился на горшок, в котором по-прежнему ключом кипела вода. Вздохнул. – Странный – и всё-таки хороший. Другой не полез бы девчонку спасать, а ты не забоялся. Что ты затеваешь, Жуга? Иногда мне просто страшно, когда ты рядом. До жути страшно.
Жуга сидел недвижно, молчал, глядя в окно. Рассеянно ерошил пятернёй копну волос. Посмотрел на Яцека.
– Страх, да… – сказал наконец он. – Наверное, ты прав. Со стороны, говорят, виднее. Извини, если что. Спрашивай, я отвечу.
Яцек подобрал с пола одну трубочку, повертел её в пальцах.
– Свистулька, что ли? – недоумевая, произнёс он.
– Вроде как, – кивнул Жуга. – Помнишь разговор вчерашний? Свирель я мастерил – манок. Полдня ветки перебирал, искал подходящую.
– Нашёл?
– Нашёл.
– Дались вам с Готлибом эти крысы. – Яцек с сомнением посмотрел на хрупкую, ещё не просохшую дудочку, что лежала на столе. – Потравить их – и делу конец. Или капканов побольше поставьте. Дудеть что толку?
Жуга поднял взгляд, усмехнулся невесело.
– Если б ты знал, друг Яцек, как тут всё хитро закручено, – сказал он. – А Готлиб… он из-за меня в беду попал, мне и выручать старика.
Жуга спрыгнул с окна и направился к столу. Выбросил распаренные ветки, наполнил горшок свежей водой, подождал, пока та не закипела, и всыпал пригоршню крупы. Сложил в мешок свирель и нож, посмотрел на заваленный мусором пол.
– Веник есть?
– Там, в углу.
Жуга смёл щепки в кучу и выбросил их в окно. Постоял, задумчиво глядя на улицу. Было тепло – осень расщедрилась-таки ещё на один погожий денёк. На тёмном небе уже зажглись первые звёзды. Сырой осенний ветер налетал порывами, раскачивал оконные створки, теребил Жугу за волосы.
– Такая загвоздка, Яцек, – сказал Жуга, не поворачивая головы. – Плохо я город знаю, а мне по всем улицам пройти надо. Помог бы ты мне, а?
Звонарь помолчал нерешительно.
– А ты когда идти надумал? – наконец спросил он.
Жуга повернул голову.
– Сегодня, – сказал он и посмотрел Яцеку в глаза. – Сейчас.
* * *
Они шли по тёмным улицам – две тени, чёрное на сером; шли тихо, лишь башмаки Яцека стучали по каменной мостовой да шуршал изредка под ногами палый лист. Шли мимо запертых лавок и мастерских, мимо пивной, где давно уже смолк всякий шум, мимо чёрной молчаливой громады собора. Шли мимо ратуши, где равнодушные чёрные ножницы стрелок отмеряли третий час. Шли мимо пекарни вдовы Мютцель, мимо аптеки Готлиба, мимо тёмных унылых домов, кружили в узких лабиринтах уснувшего города, и только фонари таращились им вслед.
Первым шёл Яцек, кратчайшей дорогой направляясь к городским воротам, сразу за ним – Жуга с котомкой за плечами (её он взял с собой). Жуга играл. Звук свирели почти не был слышен, лишь временами в голове возникал тонкий комариный писк, висел в воздухе, щекотал виски, а через миг растворялся в ночной тишине. Зыбкая, плачущая мелодия из двух-трёх нот билась в тесных каменных ладонях, летя в небытие, и возвращалась, звала за собой. Яцек мог бы поклясться, что никаких звуков нет вообще, если бы…
Если бы не крысы.
Сбившись в тесную стаю, они шли за людьми, как привязанные, и с каждой улицей, с каждым проулком их становилось всё больше и больше, словно серое бугристое одеяло накрыло мостовую от края и до края. Яцек содрогнулся от такого зрелища и больше не оглядывался. Улицы петляли, брусчатка была неровной. Жуга шёл, чуть заметно хромая, не оборачиваясь, сосредоточенно глядел себе под ноги. И только поэтому ни он, ни Яцек не заметили, как там, где они прошли, бесшумно открываются двери домов.
Лишь когда они вышли далеко за городские стены, Яцек набрался храбрости и оглянулся вторично. Оглянулся – и остолбенел.
Крысы по-прежнему бежали следом, и число их заметно возросло, но дело было не в этом.
По пятам за ними шли дети.
Растянувшись по дороге неровной цепочкой, одетые как попало, многие – вовсе в ночных рубашках и колпаках, мальчики и девочки лет пяти-шести; они брели, едва переставляя ноги, спотыкаясь, падая, держались друг за дружку, словно ожил вдруг нелепый страшный сон.
Опомнившись, Яцек в два прыжка нагнал приятеля и схватил его за рукав.
– Жуга! – в ужасе зашептал он. – Глянь назад, Жуга!
Тот обернулся и тоже переменился в лице. Опустил свирель.
Мелодия смолкла.
Яцек замер, ожидая, что зверьки тотчас бросятся врассыпную, но те, казалось, и не думали бежать, наоборот – сгрудились теснее и замерли, поблёскивая глазками.
Остановились и дети.
Яцека била дрожь.
– Что ж мы натворили, а? – растерянно пролепетал он. – Как так? Почему они не уходят? Почему, Жуга?!
– Погоди, не мешай! – отмахнулся тот. Посмотрел на свирель в своей руке, на детей, снова на свирель. – Вот, значит, как… – пробормотал он. – Не думал я, что детское ухо чуткое такое. Хорошо ещё, что ночь сегодня