Читать интересную книгу Иван, Кощеев сын - Константин Арбенин

— Внимательно слушайте, мерзавцы, повторять не буду. Так вот. Завтра в честь венчания его величества короля Фомиана Первого Уверенного с девицею Фёклоидой Прекрасной на центральной площади столицы состоится праздник с обширной зрелищной программой в виде шествий, фейерверков и торжественно-показательной казни. Поняли, чем это для вас пахнет, охламоны? А ну-ка встаньте в рост!

Стрельцы Горшеню к Ивану прислонили, подпёрли их с двух сторон топориками — изобразили стойку «смирно». Инквизиторы тоже встали — подчеркнули позами важность момента.

— Святой инквизицией, — говорит отчим Кондраций, — именно вам оказана честь быть казнёнными в ходе вышеозначенных торжеств. Понятно?

Кивнули Иван с Горшеней. Второй ещё какую-нибудь шутку хотел отвесить по поводу оказанной чести, да только не по себе ему стало, будто дохнуло на него замогильным сквознячком. И у Ивана схожие ощущения. Застали-таки инквизиторы их врасплох под конец. И дабы закрепить эту свою победку, фыркают на пленников, в монокли смотрят из-под капюшонов.

— В камеру их, — приказывает отец Панкраций. — Пусть в порядок себя приведут!

А отчим Кондраций осторожно мешки мужицкие взял своими холёными пальцами и в Горшеню их кинул.

— И дрянь эту, — говорит, — забирайте!

Только арестанты — не те ребята оказались, которые в расплохе долго прозябают. Горшеня, как к сидору своему прикоснулся — будто новую надежду приобрёл.

— Постойте, — говорит он уже из дверей и на пыточный инструментарий взглядом указывает, — а анттракционы когда ж?

— Завтра будут, — ехидничает отец Кондраций. — Извольте обождать.

— Эх, — нарочито вздыхает Горшеня. — А не обманет нас всех завтра-то? Вопрос…

20. Весточка

Вернулись друзья в камеру, тюремщику ручкой сделали. На каменном столе уже поздний ужин стоит — щи-голыши, вода да две хлебные корки. Озаботились!

Иван миску взял, корку в щах размочил, — съел с остервенением. Горшеня пару ложек хлебнул, водой запил, потом отлез на койку и принялся свой кусок хлеба обсасывать.

— Чтой-то ты весел будто, — говорит Иван с поддёвом. — Никак опять надеешься отбрехаться от этих мошенников?

— Да нет, Вань, — отвечает Горшеня, — не надеюсь. Наоборот тебе скажу: с Человечьим царством мы с тобой просчиталися. Здеся тебе не змей Горыныч, здеся большей серьёзности явление. Люди — они живяком не выпустят, они того… учёностью доймут. А весел я оттого, что уныние — мой первейший враг, Ваня. Пока я унынию не сдался, никто меня за копчик не ущипнёт. И потом, в весёлом состоянии духа мысль скорее движется. А для мужика мысль — главный союзник. В таком вот, Ваня, масштабе.

Доел, рот ладонью обтёр, полез в мешок, вшей разгрёб и вынул кисет свой заветный. Видно, решил в такой безвыходной ситуации закурить. Подошёл к окну, повозился с табачком да вдруг как крякнет:

— Вот ведь зверь баба!

— Кто? — вздрогнул Иван.

— Да нянька твоя, — поясняет, — Яга Васильевна! Не знаю, чего она там такого наколдовала, только мне с тех самых пор курить так и не хочется! Как отшибло!

— Тьфу ты! — упрекает Иван. — Я тут о важном думаю, а он про курево треплется!

— Об чём же ты об важном думаешь? — спрашивает Горшеня.

Иван на дверной глазок покосился, спиной к нему встал — загородил на всякий случай. Потом достал из кармана белое семечко — размером с ноготь.

— Вот смотри, — шепчет. — Подлунниково семя, ядовитая штуковина. Кто съест — тот умрёт сразу. Третий папин подарочек.

— Хороший у тебя папа, видать, — кивает Горшеня, — добрый и щедрый. И что? Ты это семечко сглотнуть, что ли, хочешь?

Иван ладонь в кулак сграбил, кулак тот за спину убрал — видит, что Горшене такая затея не по душе. Молчал долго, губу закусывал, наконец говорит:

— Да. Решился я, Горшеня. В таком поступке смысл есть.

— И какой же такой смысл?

— А такой, Горшеня, резонный смысл. Смотри: коли я бессмертный, то я быстро обернусь — найду в Мёртвом царстве чёрта, разузнаю всю подноготную, да и обратно в камеру. Прямиком к казни поспею.

Горшеня ладонями по ногам прихлопнул, сплюнул в сторону сквозь прореху в зубах.

— Вот те хрящ, вот те мочало — начинай сказку сначала! А ежели ты не бессмертный?

— Ежели не бессмертный… — затосковал Иван. — Стало быть, не о чем и разговаривать, считай, проиграна жизнь моя. Значит, и не стоит оно…

— Хорош тетерев! — Горшеня подбитой ногой взбрыкнул, поднялся, ходить стал. Торопится, видите ли, в Мёртвое царство! Припекло его! Видали?! А коли не бессмертный ты, а наших кровей? Кто ж тебя из того царства за просто так отпустит?

Иван голову понурил, рукой лоб подпёр, а Горшеня пар выпустил, заговорил конструктивно.

— В Мертвое царство, брат, с кондачка не суются. Хоть бы разведку сперва произвести, зонт какой-нибудь запустить. Ты ж ведь не ломоть откушенный, ты целого живого мира сочный кусок, Ваня! Сознаёшь ты это или нет, когда такие вот прогнозы намечаешь? Неужто ты, Иван, не понимаешь, что к твоей жизни сейчас ещё как минимум одна прилеплена! Ну помрёшь ты, отрешишься от нашей стези, а отец твой бессмертный так и будет чахнуть в вечном своём нездоровье? Так и будет ждать тебя до скончания света? А мать твоя? А ещё девица та, Надежда Семионовна — она что?

— А что она? — встрепенулся Иван и краской пошёл. — При чём тут она?

— А всё при том же! — отвечает Горшеня. — Разве ж я не вижу, что ты уже одним боком к её судьбе привязался. А ещё раз увидишь её — и другой бок в оборот пойдёт. Это, брат, и близорукому видно.

Иван вновь схватил голову руками, упёрся локтями в колени, сидит в позе мыслителя, только не мыслит, а бессмысленно пошатывается. Борьба у него внутри идёт такая, что снаружи аж воздух хрустит. А Горшеня всё знай себе дров в это кострище подкидывает:

— Ладно бы, если односторонняя симпатия, а ежели и она рельс в твою сторону прокладывает? А? А ты, оболтус, со смертью опыты ставить собрался, в её царство билеты заказываешь! Как же можно вот так, ни о ком не подумав!.. Я уж не говорю о том, что ты обо мне вовсе не подумал.

— О тебе, Горшеня, я как раз перво-наперво подумал, — оживился Иван, головой замотал. — Ты вот гляди, что получается: все обвинения инквизиторские свалишь на меня — тебя и отпустят. С покойника какой спрос! Верно? К тому ж, Горшенюшко, друг ты мой, то ведь натуральная правда: ты здесь ни при чём, ты из-за меня в историю попал.

— Ну вот что, Ваня, — встаёт Горшеня, — ты эту агитацию брось, мы люди тёртые, не греют нас слова тёплые. Во-первых, коли я на тебя свалю, они меня не менее двух раз казнят — за себя и за тебя. А во-вторых, голова в человеке — штучный товар, бросаться ею не след! Голову на другое применить можно. А поскольку у наших голов есть ещё десять часов чистого времени, то надо его не тратить на нытьё да самоедство, а подумать хорошенечко, как мы нонешнюю ситуацию изменить можем, не выходя из этой самой камеры.

Иван пальцем исподтишка в сторону двери тычет, на глазок показывает. Горшеня ходить перестал, сел напротив Ивана. А тот положил на стол семечко Подлунника.

— И потом, — рассуждает Горшеня вполголоса, — у нас теперь ещё одна подсоба есть — мешки наши походные, верные наши товарищи. Вчетвером мы чего-нибудь да измыслим, Ванюша, это как пить дать. Поэтому с крайними мерами пока погодим и посмотрим лучше, что у нас там ещё из чудес-то осталось? Ага, клубок… Угу, вшей немного… И ещё книга моя усыпительная, стало быть, «Пролежни».

— Судьбу чудесами не подправишь, — вздыхает Иван. — Ничего другого, Горшеня, нам с тобой не придумать; из каменного мешка один выход — в Мёртвое царство. Сам говоришь, что человеческая задачка не в пример труднее.

Видит Горшеня, что Иван опять в уныние впал, что мотает его из стороны в сторону тяжёлый нутряной маятник: то в сладкую солонку обмокнёт, то в горькую перечницу опустит. Как же, думает Горшеня, товарища своего от необдуманного поступка осторонить? В таком состоянии слова навряд ли до его сердца дойдут, так на ушах и обвиснут. Тут совсем иначе надо действовать. Погодил Горшеня ещё немного, что-то в голове состыковал, выпрямился.

— Хорошо, — кивает Ивану, — убедил.

А Иван к делу задуманному душой приготовился, а вот поддержки от Горшени не ожидал, потому опешил немного.

— Что? — спрашивает. — Принимать, думаешь, семечко?

— Думаю, принимай, — говорит Горшеня. — Только вот что: у тебя инструкция-то к нему имеется?

— Какая инструкция? — не понимает Иван.

— Как какая! По применению. Ты что, Ваня, как же в таком деле без инструкции! Не лечиться же собираешься — умирать! Тут любой ньюанс важен: когда, например, сглотнуть его — после еды, во время, или до? А про скорлупу что известно — слузгивать её надобно или прямо с нею в живот запускать?