и хлопнул себя ладонью по лбу: — Я идиот.
Никто ему не ответил.
— Знаешь, ты мог бы по крайней мере возразить, что я не идиот, — проворчал Иолай.
— Ты не идиот, — послушно произнес Геракл, роняя свою руку и качая головой. — Я и сам только что вычислил насчет Вениции.
— Ты догадался, — поправил его друг.
— Я догадался, — признался он.
Иолай отрывисто кивнул:
— Глаза, правда?
— Глаза. И рот. — Геракл беззвучно засмеялся. — Ты определенно дочь своего отца.
Вениция пожала плечами.
— Я, кроме того, испорченная бунтовщица, — заявила она, хотя ее губы дрожали, словно прогоняя улыбку. — Он работает так много, что почти не уделяет внимания ни маме, ни мне. И когда я услышала про Ротуса, я присоединилась к нему, хотя по-настоящему и не понимала, из-за чего весь сыр-бор. — Она хихикнула: — В то время мне даже не пришло в голову, что, если я присоединюсь к повстанцам, отец все равно меня не заметит, потому что я буду ряженая.
Иолай восхищенно смотрел на нее.
— Ну и как твой отец? Что-нибудь заподозрил?
— У меня пока еще есть голова на плечах? — ответила девушка. — Так что не думаю.
Геракл дотронулся до ее руки, привлекая ее внимание:
— Ты помогла нам возле конюшни.
Она кивнула; к ней моментально вернулась робость.
— Что произошло? Между тобой и твоими друзьями? И Ротусом?
Несколько долгих мгновений она смотрела на город, ежась от холодного ветерка.
— Поначалу все казалось забавным и увлекательным. По крайней мере, первое время. Потом… — Она откинула со лба упавшую от ветра прядь волос. — Что-то произошло, не знаю что, и все переменилось. Там есть парень, Якс; вы его еще не видели. Лучший друг Голикса. Мы всегда считали, что он самый главный, потому что он всегда давал нам инструкции.
— От твоего отца? — спросил Иолай.
— Вероятно, да. От кого же еще? И вот Ротус как-то решил, что Якс не знает, что делает. И когда Якса не было рядом, Ротус придумывал свои собственные планы. Они мне не нравились. Он хотел причинить вред людям.
Иолай не понял ее:
— Так почему же ты ничего не говорила?
— Ротус сказал, что перережет мне глотку.
Глаза Иолая округлились.
— Он… что? Так и сказал? Он? Неужели? — Его глаза сузились, лицо окаменело, но он больше не вымолвил ни слова, только зарычал.
Геракл недоверчиво покачал головой. Фемон оказался самым противным местом, какое ему доводилось видеть. В нем правил в мирное время тиран, оказавшийся не таким уж и плохим; орудовала банда разбойников, которая сама не знала, чего хочет но собиралась совершить переворот в городе; устраивался праздник, на котором раз в несколько лет приносилась в жертву его царица… Да еще вдобавок ко всему — мощеная улица без домов.
Все это было…
Его рот открылся.
Это было…
— Геракл?
Он снова смотрел на город и на море.
— Что с ним? — прошептала Beниция.
— Он думает.
— А-а.
— Нет, не просто «а-а», а «ой-ой».
— Ой-ой? — спросила она.
Иолай кивнул
— Ой-ой какие неприятности, — объяснил он.
— Но ведь неприятностей и так уже хватает.
Иолай покачал головой:
— Когда он становится вот таким, ты еще даже не представляешь, что такое настоящие неприятности.
Не обращая внимания на их комментарии, Геракл опустился на руки и колени и выглянул за край утеса. На море был отлив, и песок внизу почти высох; комки подсыхающих водорослей висели в тени зазубренных камней; острые края темно-бурых уступов торчали на поверхности утеса. Он не видел подошвы утеса из-за небольшого скоса и упрекнул себя за то, что не проверил это место прошлой ночью.
Иолай встал возле него на колени и вопросительно посмотрел на друга.
Геракл сел на корточки.
— Жертвенник, — пояснил он. — Здесь где-нибудь должен находиться жертвенник. Чтобы привлекать сюда Геру. — Он сделал жест рукой. — Все слишком открыто, Иолай, иначе мы уже увидели бы его.
— Жертвенник? — ахнула Вениция.
— Гере, — сказал ей Иолай.
Девушка покачала головой:
— Здесь его нет. Деметре, Посейдону и паре других богов есть, но не Гере. Здесь нет.
По какой-то причине, иной, чем интуиция, Геракл осознал, что она ошибается. Однако, взглянув на солнце, он понял, что праздник скоро начнется, и их с Иолаем ожидают на главной площади.
Сделать предстояло слишком много, а времени почти не осталось.
С видом, не допускающим возражений, он велел Иолаю обыскать весь берег отсюда до рыбацкого селения и попытаться найти место, которое могло бы использоваться в качестве святилища; где мог бы находиться жертвенник. Веницию он отправил назад к повстанцам, чтобы она точно выяснила, что собирается предпринять Ротус во время праздника.
Сам он поспешил вернуться в «Красный вепрь», обнаружив с удивлением, что заблудился только один раз. Ну, может, два раза.
Добравшись до постоялого двора, он поспешил прямо в свою комнату, распахнул дверь и застыл от ужаса.
Голикс по-прежнему лежал в постели.
Возле него сидела девушка, держа в руке сверкающий нож.
Глава XVI
Тайное святилище
— Геракл, нет! Не надо! — хрипло крикнул Голикс, когда Геракл захлопнул за собой дверь и в два прыжка оказался возле постели. — Все в порядке, правда, все порядке!
К счастью, Геракл и сам уже это сообразил, по тому, как девушка забралась с ногами на постель и испуганно прижалась к стене.
Бесполезный нож упал на пол.
— Геракл? — с придыханием произнесла она.
Голикс кивнул:
— Да. Он спас мне жизнь.
Она была, на взгляд Геракла, необычайно красива, с пышными рыжими волосами, которым позавидовала бы любая богиня. Он поднял ладони, показывая, что не причинит ей вреда, а потом подтащил кресло поближе к кровати и рухнул в него. Геракл улыбнулся и наклонил голову, показывая парню, что готов его выслушать.
С театральными стонами и оханьями, морщась и шипя, Голикс уселся на кровати и прислонился спиной к стене. Его голова была обвязана чистой тканью, лицо отмыто от крови, а поношенная и разорванная туника сменилась свежей, темно-зеленой.
— Это Цира, — сказал он, стараясь держаться небрежно и не обнаружить своего смятения. Хотя, конечно, именно это Геракл и увидел.
— Я убежала, — сообщила она боязливым шепотом, а потом объяснила, что на улицах только и разговоров про стычку возле конюшни. Когда она бежала сюда к Голиксу, несколько человек рассказали ей, что его унес какой-то гигант. — Ты, как я могу догадываться.
Геракл даже не знал, как себя вести. Ему опять стало неловко от того благоговения, которое внушало всем его имя. Он вяло отмахнулся, изобразил улыбку, а потом стал слушать со все возрастающим гневом рассказ Циры о том, что она