На ночлег Мара остановилась в трактире села со смешным названием Орковка. Скорей всего, село получило данное название из-за близости с зелеными громилами, живущими на другой стороне небольшой речушки, заодно служащей границей между двумя государствами. Надо отдать должное оркам, они совершенно не интересовались людьми, но с демонами вели уже многовековую войну из-за клочка горной цепи.
Обслуживая утром Мару за столом, трактирщик поинтересовался у неё, кто она и откуда. Узнав, что она травница, заплясал вокруг нее петухом.
– Так чего тебе, девица, по миру ездить? Оставайся в нашем селе. У нас и домик для травницы имеется, никто его не занимает с тех пор, как старая Вихра умерла…
Из слов мужчины Мара поняла, что в селе до жути требуется травница. Лекари в такую глухомань не суются, да и много денег с сельчан не взять. А вот травница ох как нужна. Хворают людишки часто, а подсобить и вылечить некому. Устроило молодую девушку и то, что дом для проживания достанется ей бесплатно. Подумала и решила остаться. Здесь о ней никто ничего не знает, да и уехала она так далеко, что земляков навряд ли встретит. Так думалось в те года.
Жители села Орковки приняли ее очень радушно. Староста села пригрозил кулаком мужикам, охочим до женского тела. И первое время те и правда обходили стороной дом травницы, а потом один решил сходить на разведку, но, получив ухватом по хребту, навечно забыл дорогу к сумасшедшей молодухе. Другое мужичье, почесав свои «репы», решили не испытывать судьбу, да и женская половина населения выдохнула спокойно и зауважала травницу.
Сколько лет тогда ей было – около девятнадцати, и минуло уже двадцать. Вот и не заметила, как уже дети бабушкой величают. Горько и обидно от одинокой доли, но после случая с Орисом закрыла наглухо свое сердце. И надо ж такому было случиться! Другой ворвался, словно ураганный ветер, пробил синей штормовой волной глаз преграду: разбередил, заставил тело замирать в ноющей неге от близости с ним».
– Да что б тебя! – выругалась Мара и пристала на кровати. «Вон уже и первые петухи поют, а я и глаз не сомкнула. Чего без дела валяться, бока отлеживать. Пойду по ранней зорьке траву пособираю. Горянкой сейчас самое время запастись».
Встав с кровати, Мара надела платье, заплела косу и, спрятав ее под платком, осторожно засеменила босыми ногами по доскам пола. Открыв тихонько дверь, стараясь не разбудить гостей, травница шмыгнула за порог и закрыла дверь. Потянувшись на крыльце, всунула ноги в сапоги, поежилась от сизой дымки тумана, стелящейся по земле. В это время года утренние туманы самые холодные и липкие. Но такая уж доля травницы – вставать раньше всех на заре, да идти в поля и леса собирать траву. Зимы хоть и не долгие, но суровые и стылые. Хворых в селе прибавится, вот тогда и пригодятся все собранные травы.
Эдион насторожился, услышав, как травница встала с кровати, стала одеваться. Даже плавные движения ее рук, перебиравших пряди волос, слушал, не дыша. Доставшаяся от оборотней отличительная черта сейчас резала слух, бурлило воображение.
Как только за Марой закрылась дверь, боцман вскочил, поспешно оделся. Выйдя на крыльцо, Эдион втянул ноздрями воздух, уловив шлейф из запахов трав, оставленный после себя травницей. Идти за ней не стал, присев на крыльцо, принялся наблюдать, как постепенно рассеивается дымка тумана, окутавшая местность.
Мара удалялась все дальше от села, не замечая, как от холодной росы намок и потяжелел подол платья. Ступни защищали сапоги, заодно оберегали ноги от промозглой сырости и змей, спрятавшихся в высокой траве.
Только не чувствовала Мара сегодня трав. Все летала мыслями от Эдиона к Орису.
«Уж не думала, что встретит его через шестнадцать лет жизни. Чуяло сердце. Не хотела ехать с сельскими девушками на ярмарку в столицу Ирнавск, Джейман. Но восторженность селянок передалась и ей, так захотелось порадовать себя новым платьем и туфельками.
Встретила она Ориса на второй день ярмарки. Может, прошла бы мимо и не заметила, да он окликнул. Постояли, посмотрели друг на друга, подмечая, как изменились с тех пор.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Чтобы скрыть неловкость, Орис пригласил ее в ближайшую таверну, заказал по кружке эля и тушеных овощей с кусочками мяса утки. Разомлевши от еды, Орис стал рассказывать о жизни. Пряча взгляд, объяснил, что по приказу родителей связал себя узами брака с купеческой дочкой. Родила она ему четверых детей. Год назад напала какая-то хворь, а через месяц их семья лишилась матери и жены.
– Я ведь не забыл, что между нами было… Мара… Смотрю, обручального кольца у тебя на пальце нет, выходит, так и не связала себя ни с кем узами брака. Мы оба одиноки. Так, может, сойдемся, да будем вместе жить? Дом у меня большой, не бедствую, имею свою торговую лавку.
И такие щенячьи глаза у него тогда были, что в первые минуты пожалела его, хотела уж согласиться, но потом одумалась. Отболело сердце, выстудилась душа, выплакались девичьи слезы. Чужой стал для нее мужчина, сидевший напротив. Да и родным никогда не был. Как с таким жить? Да и детей его на свои плечи взваливать желания не было, а все потому, что не испытывала она ничего к чужим детям. Не было в ней материнского инстинкта, не тянулась душа к маленьким созданиям.
– Спасибо за запоздалое приглашение связать нас узами брака. Но выстудилась душа, да и дети твои мне неродные. Ты найди себе кого помоложе, а я уж одна свой век доживу.
Встала и ушла, теперь уже навсегда, обрывая дорожки, связывающие их когда-то. И нисколько не пожалела…»
Так что ж так тревожно на душе от синевы глаз незнакомца? Разрушил воздвигнутую ею к мужчинам неприступную крепость. Да только что теперь делать со всеми этими терзаниями – Мара не понимала.
Призрак выскочил из кустов, выпрашивая молока, потерся о ноги сидевшего на крыльце мужчины.
– Чего трешься? Вот хозяйка придет, тогда и нальет тебе молока.
Сидя на крыльцах, Эдион впервые за долгую жизнь смотрел и слушал, как просыпается село. Когда был мальчишкой и жил в стае, было не до этого. А сейчас перед ним раскрывалась совершенно чужая, неведомая им ранее жизнь.
В соседском дворе вышел на крыльцо мужик, почесывая брюхо, оглядел свое хозяйство. Собака, загремев цепью, вылезла из будки, радостно завиляла хвостом, приветствуя хозяина.
Следом на крыльце появилась хозяйка: лениво потянулась и взвизгнула, потерев свою заднюю мягкую выпуклую часть тела.
– Ерий!..
С игривым раздражением выкрикнула девица и, подхватив ведро, заспешила доить корову. Струи парного молока глухо застучали о дно ведра.
В курятниках во все горло орали петухи, оповещая всех о новом дне. Им вторили гуси, утки и прочая сарайная живность.
Туманную взвесь рассек звук удара кнута. Пастух, призывая хозяек вывести коров со двора. И с этого мгновения село наполнилось криками селян и мычанием коров, с неохотой покидающих удобный хлев.
Дневное светило разорвало лучами хмурое небо, нанизало на свои жаркие лучи марево, словно поедая туманную дымку. Скрипнувшая дверь прервала наблюдения боцмана.
– Сари, а ты чего не спишь?
Маленькие руки легли на широкие плечи Эдиона, горячая щечка прикоснулась к черной поросли лица.
– Чего-то не спится. Да и испугалась, когда тебя не увидела рядом.
– Ох, ты ж птичка-пичужка, – обхватив девчушку руками, боцман перекинул её через себя и уложил на ногах. – И чего боишься? Неужели думаешь, брошу и уеду, не попрощавшись?
– А где баб Мара?
– Пошла травы собирать. Вот думал дождаться ее, попрощаться, а уже потом идти за вещами к Горану, да к старосте села заскочить, узнать, чего он решил.
И только боцман хотел встать, как к калитке подбежала дочка Горана, вчера провожавшая их до дома травницы.
– Батяня сказал, чтобы вы на площадь шли, к таверне Прозара!
Крикнув, девчонка засмущалась и пустилась наутек.
– Ну вот, кажется, и решится твоя судьба.
Встав, Эдион поудобней усадил внучку к себе на руки и заспешил в центр села. Приблизительную дорогу, откуда вчера шли, помнил, а там и спросить можно.