Паром
На гаснущих пиршествах жизни.На свадьбах и тризнах отчизныВсё меньше и меньше желанных.Всё больше и больше незваных.Друзья обратились в знакомых.Приветствовать странно кивком их.И не приветствовать странноКивком же в дверях ресторана.Зато как естественно в морге.Где неуместны восторги.
А те, что вышли в начальство,Не нас приглашают на чай свой,А если б и пригласили,В каком разговаривать стиле?В дилемме: паек или пайка?Есть некая тайная спайка.О чем рассказать могли быОни. Но молчат по-рыбьи.Питаясь икрою пайковой.Хранимой, как тайна алькова.
Наш Дарвин и без фрегатаОткрыл в человеке гада,Обратным ударом плетиЗадвинув тысячелетья.Что делать? И только к умершимМы нашу любовь не уменьшим.Они новгородское вечеПо радио ловят под вечер,
Дознаться хотят до причиныСтраны ли своей ли кончины.Должно быть, опущенный кабель,Размыло от каплющих капель,И не сотрясает глушительТамошнюю обитель.
Раздавлены наши надежды,Как мальчики в БудапештеИли как женственность Праги,Сама приспустившая флаги.Разбрызгало нас, раскромсало.Свихнувшихся тоже немало.Их души, смешавшись с мозгами.Отваливались кусками.
Иные далеко-далечеОт нас и от нашей речи.Другие вроде поближе.Понятнее те, что в Париже:Уроды соборов милееУродов на Мавзолее,Хотя б потому, что грифоныНе шамкают в микрофоны.
Мы те же и всё же не те же.Всё реже, и реже, и режеБывалые наши застольяИ шуток свободных фриволье.И хлоркой продутых вокзаловНесет от банкетных бокалов,И хочется, больше не споря.Домой — из чужого подворья.
Домой! Но всё меньше родимых,Развеяло ветром, как дым ихОчнешься — ни дыма, ни дома…Но местность как будто знакома.Очнешься! Как сиро! Как сыро!Отбился я, что ли, от мира?
Конец! Но, быть может, начало.Скрипучие доски причала.Река с рукавами Кодора.Паромщик багром до упораНалег, и со скрежетом блокаСрывается в темень потокаОгромный паром неуклюжий…
Как тихо внутри и снаружи!И дальше на левобережьеНе виден ни конный, ни пеший.А помнится, в детстве, бывало.Когда рукава затопляло.Встречали родных в половодье.Держа лошадей за поводья.
…Качнулся фонарь или лампа.Паромщик! Да это ж Харлампо!Теперь он хозяин паромаПастух наш, сменивший Харона.А дядя, умерший от рака,Насмешник, смеется: — ОднакоИ здесь мы не можем без грека.Как горцы без козьего млека.— Повыше фонарь или лампу! —Я крикнул: — Да ты ли, Харлампо?!
Я помню жестокую дату.Вас вывезли в сорок девятомИ сбросили в степь Казахстана…
Он глянул сурово и странноИ молвил по-гречески: — Нэпе,В гробу я видал ваши степи.Я грек. А у грека Эллада,Эгейского моря прохлада.И мрамор, над миром парящий.Мне снится всё чаще и чаще.
О нас, что в барханы зарыты.Не вспомнили ваши пииты.И только в родные пределы.Без визы пройдя Дарданеллы,Как плакальщицы, дельфиныТри дня волновали Афины.Но что там! И греки легко насЗабыли… О, хронос! О, хронос!
Он смолк, и в молчании горькомСтал черпать из днища ведерком,Как будто не течь, но теченьеПотока имело значенье.Как будто не это корытоСпасал он, но честь Демокрита.
Я крикнул: — Фонарь или лампуПовыше! Кто рядом, Харлампо?Он молвил, огонь подымая:— Сегодня раскладка такая —Твои здесь. Я их горевестник,А брат твой мне брат и ровесник.
Как будто от взрыва над крышейВзметнулись летучие мыши!И вдруг! Но без стен и без крыши,Я признаки нашего домаУзнал в очертаньях парома.
Да, брат мой… Его по затылкуПризнал я. Склонившись, бутылку.Отнюдь не с запиской, конечно.За борт окунал он прилежно.(Следила сестра безутешно.)Кто смолоду с Бахусом свыкся.Тот пьет и над водами Стикса.
А рядом кузен огнеглазый.Охотником и скалолазомОн был, но в тюрьме по доносуЗагнулся, не вынув занозуИз сердца, как истинный кровник.Хоть умер недавно виновник.Он так говорит: — Перевозчик,Прибудет на днях мой доносчик.Он умер, но все же вторичноЯ должен убить его лично.
На банке передней у края,Какую-то ручку строгая.Белея рубахой нательнойМой дед примостился отдельно.— Ах, дедушка мой горбоносый.Твои ли несметные козыТрещали в чегемских чащобах.Пугая коров крутолобых?Блеющим водопадомСтекали к загонным оградам?
Но дед меня слушать не хочетИ словно при жизни бормочет:— Слюнтяи! Ленивое племя!Пахать, говорю, уже время!…Бывало, с последней звездоюЗа первой ступал бороздою,Шел, землю взрезая, как масло.Покуда заря не погасла.
Пласты за пластами валились,Как дымные ломти, сочилисьЗемли нашей жирные комья…И словно осекся: — О чем я?! —И сквозь задрожавшие губы, —Сгубили быков душегубы.
Не знаю я, как там на небе.Кто занят заботой о хлебе.Но к Богу, сбираясь по кручеС мотыгой, я думаю, лучше.Я думаю, и без чегемцевХватает ему иждивенцев.…Он ручку в клинок забиваетИ вмиг обо мне забывает.
А вот на корме моя мама…На берег покинутый прямоГлядит и глядит ненаглядно,Не видит меня, вероятно.И шепчет, я слышу, со вздохом:— Мне сын мой привиделся плохо.Мы все-таки вместе отныне,А он там один на чужбине.
У губ ее горькая складка.Как сладко, бывало, как сладкоТу складку при жизни хотелосьРазгладить… Да вот не успелось.
…Аресты, и войны, и ссылки.В Сибирь принимались посылки.А что в них? Чеснок да консервы.Но ищут приемщицы-стервыОружья, точнее, записки —И в клочья — табачные низки.Как будто на листьях табачныхШифровки о происках мрачных.
Посылки ползли, доползали.Хотя и не знаю, всегда ли.Но чаще всего адресаты,Не выдержав зимней осады.Невидимые за ширью.Лежали уже под Сибирью,Как некая плата за злато.Что вырыла та же лопата.Чесночные связки над нимиМогли быть венками сухими.
В стране суетливых героев.Бараками Север застроив.Пьянея от ласки и таски.В предчувствии неувязки,Наркомы, как наркоманы.Зубами ломали стаканы.
Шел пир победивших лакеев.Но дым его жирный отвеяв.Который стоял коромыслом.Ты стала достоинством Смысла.Беззвучною силой презренья.Рождая на миг уваженье.Отпрянувшего шакала.Но стая опять подступала.
Печальная здравость крестьянкиВ ребенке, в подростке, в подранке,Энергию боли сгущалаВ какой-то кристалл идеала.Царапающий алмазом.Но сохраняющий разум.
О, как ты несла свою ношу!О, мама! Я тоже не сброшу.Пока в этом мире я значусь,О вас расскажу и расплачусь.Пред Господом с этою книгойПредстану, как дед мой, с мотыгой.
Прощайте, прощайте, прощайте.Хотя бы во сне обещайте.Являться и вновь уноситься.Душа — это легкая птица.
Навряд ли о жизни загробьяРасскажут мне ваши подобья.Но мысленно: — Кто там? — прикинешьИ как-то спокойней за финиш.
А если подробности вытрястьИз мужества — детская хитрость —Быть может, стремление к маме.Хотя и не ведаем сами.Но я не скажу, что убийцаЕсть средство с любимыми слиться.
Прощайте, прощайте, прощайте!И сны мои вновь навещайте!Что смерть? Это путь населеньяИз города снова в селенье.
Но так ли, как в детстве, бывало.Когда рукава затопляло.Встречали родных в половодье.Держа лошадей за поводья?Огонь над водой убывает.Мой дом от меня уплывает.
Отбросив ненужные стены.И тает во мгле постепенноОгня покачнувшийся конус,И шепот далекий: — О, хронос!
Баллада о свободе