— Почему? Да почему же? Вы ненавидите Ван Бека.
— Да, да. Но я боюсь. Я так боюсь его, так боюсь за нее! — Сэр Арчибальд понизил голос до едва различимого шепота. — Он попал в свою собственную ловушку. Он любит ее, как сумасшедший. Он готовился к свадебной ночи в течение четырнадцати лет. Он назвал судно „Яванская роза" в ее честь. Он должен жениться на ней в Макао, логове, где все пираты — его друзья. Если он не почувствует, как этого ожидает, что Флоранс не тронута, он ее задушит, я это чувствую, я знаю это… и… теперь — все кончено — он ее убьет. Вот что вы наделали. Однако я все сделал, все!
Руки сэра Арчибальда вновь закрыли лицо, как если бы он хотел спрятаться от видения, которое не мог больше выносить.
Но тут все мои силы проснулись, все мое нетерпение, вся добродетель моего возраста, умноженные, вспыхнувшие благодаря свободной и полной жизни.
Я схватил за руки сэра Арчибальда, оторвал от его лица, которое, как он желал, ничего бы не видело, и крикнул:
— Ван Бек не убьет Флоранс. Ван Бек не женится на Флоранс. Я заставлю вас защитить ее.
Сэр Арчибальд взглянул на меня, покачав головой, как старая лошадь, у которой больше нет сил.
— Защитить ее? Как? — спросил он.
— Вы пойдете к английскому консулу.
— Чтобы он бросил меня в тюрьму? Говорю вам, что Ван Бек может привести меня к виселице.
— Вы так дорожите своими оставшимися годами?
— Вы поймете, — сказал тихо сэр Арчибальд, — что в определенном возрасте не так легко уйти из жизни… Но дело не в этом. Что станет с моей девочкой? Танцовщица для матросов? Певица для китайцев? Она английской крови все-таки, не забывайте этого. И хорошей крови. Ван Бек богат… Ван Бек из благородной семьи… Однажды Ван Бек умрет, и тогда Флоранс…
Я оборвал эти высказывания, которыми сэр Арчибальд пытался, несомненно, утешиться не один раз.
— Она согласна на это?
Сэр Арчибальд посмотрел на меня невидящим взглядом.
— Но она ничего не знает! — ответил он. — Я не осмелился ей что-либо объяснить.
Он снова закрыл лицо руками. Его плечи сотрясались. Ничего нельзя было добиться от этого ничтожества, в котором сочетались трусость, физическое истощение, стыд и пронзительная боль.
— Ладно! — сказал я вдруг. — Я увезу вас в Европу!
Отчего мне пришло в голову это решение, которого я сам не ожидал и которое меня удивило так же, как если бы его принял кто-то за меня.
Вовсе не желание спасти сэра Арчибальда, ни даже Флоранс, толкнуло меня на это. Мне казалось невероятным, чтобы какой-то человек ужасом и деньгами мог распоряжаться по своему усмотрению двумя человеческими существами. Я взбунтовался во имя абстрактного понятия и в угоду демону свободы, силы, отваги, который жил у меня внутри и который должен был, по моему мнению, править миром.
Я тотчас испугался эффекта, который мои слова произвели на сэра Арчибальда. Дрожа от старческого гнева, он выпрямился, но руки его не подчинялись ему, и он тщетно пытался ухватить меня за отвороты кителя.
— Вы не имеете права! — крикнул он. — Я вам запрещаю… я вам запрещаю…
— Но в чем дело? В чем же дело?
— Вы шутите, вы меня оскорбляете! А я все вам сказал, все вам доверил, потому что… потому что вы понравились Флоранс. Почему же вы смеетесь надо мной?
— Да я и не думал! — воскликнул я. — Я говорил вам серьезно. Я не хочу оставлять вас Ван Беку.
Руки сэра Арчибальда поднялись до моих плеч. Он поднял ко мне свое лицо и долго, долго смотрел на меня.
— Вы в самом деле так подумали, — прошептал он, не веря. — Но… у вас же ни одного су!
— Я улажу это. Не беспокойтесь! — произнес я твердо. — Консул Франции… французская колония… У меня есть рекомендательные письма. Я объясню свое положение, займу.
Радостное удивление, невыразимая благодарность, проступившие на лице сэра Арчибальда, показались мне нелепыми и тягостными. Неважно, что мне предстояло добыть деньги. Моя природная непредусмотрительность преобразовалась в результате войны в головокружительную отвагу.
Зачем думать о завтрашнем дне, если этот завтрашний день с каждой минутой становился все опасней?..
Наше бесцельное путешествие, нашу прогулку вокруг света венчала мораль сражений. Нас повсюду встречали как победителей. Повсюду жалованье увеличивалось компенсацией на дорожные расходы. Деньги становились материальным элементом, не стоящим внимания, легко достигаемым, предназначенным для траты. До сих пор мои желания имели свойство возникать из обстоятельств, подобно тому, как маг вытаскивает туза из колоды карт.
Короче, мне ничего не стоило, во всех смыслах этого слова, искренне пообещать сэру Арчибальду и Флоранс поездку в Европу. Но для старого англичанина, падшего, жалкого, предмета презрения для других и прежде всего — для него самого, это предложение должно было выглядеть актом прекрасного милосердия и необузданной страсти.
При этом последнем предположении он замолчал.
— Вы… вы так ее любите? — пролепетал он.
Что мог я ответить этому несчастному, растерянному человеку, который выпрашивал подтверждение, чтобы поверить в невероятную надежду, которую я наконец ему дал?
Помедлив, я ответил:
— Разумеется, я дорожу Флоранс.
— Мое дитя в Европе! Возможно ли это? — прошептал, словно в экстазе, сэр Арчибальд. Но идея фикс вновь овладела им, и он спросил: — Как она ускользнет от Ван Бека?
— Очень просто, — ответил я, радуясь тому, что смогу окунуться в деятельность. — Вы поселитесь вместе с ней в английской миссии. Необходимо, чтобы вы или она добились этого от Ван Бека.
— Она этого добьется. Она этого добьется.
— Вы будете защищены от убийц Ван Бека, власть которого, думаю, вы преувеличиваете.
— О! Нет, нет. Вы не знаете…
— Хорошо, хорошо. Оставайтесь с вашими призраками и оборотнями!.. Но из английской миссии вместе со мной вы сядете на первое французское судно, готовое в назначенный день отплыть из Шанхая. Вас это устраивает?
— О да, Бог мой, о да!
Сэр Арчибальд улыбнулся, как ребенок, играющий в свои самые любимые игры.
— И как только мы прибудем в Европу, вы женитесь на Флоранс, — прошептал он.
Я рассмеялся и начал:
— Для этого…
Сэр Арчибальд не дал мне закончить. Испугался ли он, видя, что его прекрасные иллюзии рушатся? Догадался ли о том, что этот диалог наскучивал мне, или просто думал о нетерпении, в котором пребывала его дочь, ожидая меня? Не знаю. Но с детским выражением заговорщика, нелепым и трогательным одновременно, он шепнул:
— Идите! Идите теперь к ней, и да хранит вас Бог!