Читать интересную книгу Дар - Алексей Фурман

Глава 9

Егор сидел на берегу реки и смотрел на медленно текущую мимо него темную воду. Ему и раньше нравилось сидеть вот так, в одиночестве, ни о чем не думая, слушая шелест ветра в ивовых листьях и тихий плеск волны в прибрежных камышах, наблюдая за игрой солнечных зайчиков на поверхности реки. Теперь это стало единственным его развлечением. Егор не жаловался, в глубине души ему даже нравилась такая жизнь.

Раньше, чтобы насладиться тишиной и покоем, ему приходилось выкраивать минутки из бесконечных дел по хозяйству и уходить подальше от деревни, туда, куда не долетали голоса ее двуногих и четвероногих обитателей.

Сейчас нужда в дальних походах отпала. Жизнь в деревне замерла. Охваченные тягостным оцепенением, люди, казалось, потеряли всякий интерес к тому, что творилось вокруг. Смолкли бесконечные разговоры об осенней ярмарке, пересуды о видах на урожай да о том, кто и как подготовился к грядущей зиме. На Егора никто не обращал внимания, и он мог совершенно безнаказанно целыми днями слоняться без дела.

Теперь он не уходил далеко от деревни, а сидел недалеко от мостков в полной уверенности, что его никто не потревожит. Раньше здесь с утра до вечера звучали голоса стирающих белье баб и визг купающейся ребятни. Теперь у мостков было тихо. Запуганные оборотнем люди боялись выходить из деревни даже средь бела дня.

Егор не боялся. С тех пор, как минувшей зимой озверевший шатун растерзал у него на глазах отца, Егор вообще перестал чего-либо бояться. Тот страшный день остался в его памяти каким-то смазанным пятном. Не было четких воспоминаний о том, что и как происходило, хотя произошло все у него на глазах, можно сказать — перед носом. Как Егор ни старался, вспоминались только какие-то обрывки: глухой рев не ко времени разбуженного медведя, густой звериный дух и отцовский нож, который, сверкнув на солнце, отлетает в сторону от удара когтистой лапы. А потом кровь… Неестественно красная, дымящаяся кровь вперемешку с густыми синими тенями на взрытом белом снегу. И еще крик, страшный крик умирающего человека, то ли отцовский, то ли его, Егора, собственный. Но главное, что он запомнил — страх, нестерпимый ужас, от которого душа падала прямиком в пятки, а сердце отказывалось биться в груди. Это был страх, которого Егору до того не приходилось испытывать ни разу в жизни — страх неминуемой смерти. И наступил момент, когда он с радостью принял бы эту смерть, лишь бы избавиться от страха. Но все случилось иначе.

Все изменилось в тот момент, когда он увидел кровь отца на снегу. Кровь и… что-то еще. Пульсирующее, шевелящееся, бессильно цепляющееся за ускользающую жизнь. Такое совсем еще недавно родное, а теперь нестерпимо жалкое и… отвратительное в своей беспомощности.

Положа руку на сердце, надо сказать, что ни в тот день, ни месяцы спустя у Егора в голове не возникало даже намека на столь складные и законченные мысли, и столь ясное понимание того, что произошло с ним тогда в лесу. Понимание пришло гораздо позже, в тот самый точно рассчитанный момент, когда от него уже не могло случиться никакого вреда — лишь мимолетное сожаление и ничего не значащая печаль…

А тогда, уже ощутив на лице медвежье дыхание, он понял вдруг, что больше не боится! Смерть никуда не делась, она по-прежнему стояла рядом, глухо поревывая и злобно скаля клыки, но Егору почему-то вдруг стало на нее наплевать. Может, он даже и плюнул, этого Егор не помнил, но ему почему-то казалось, что такое вполне могло быть — уж больно неожиданным для него был этот переход от смертного ужаса к ледяному презрению. И вслед за этим что-то изменилось уже не в его душе, а в самом окружающем мире. Егор не умер. Озверевший медведь почему-то оставил его в живых.

Егор не помнил, сколько он просидел в снегу, тупо, без единой мысли в голове глядя на изувеченное тело мертвого отца. На то, что еще совсем недавно было его отцом. А у него в душе не было ни горя, ни страха, ни сожаления.

Кажется, его нашли, когда уже стемнело. Были факелы, крики, испуганный собачий лай. Кто-то долго тормошил Егора за плечи, а он никак не мог взять в толк: чего от него хотят? А деревенские хотели одного: понять, почему озверелый шатун растерзал отца и ушел, не оставив ни царапинки на сыне? Егор при всем желании так и не смог помочь им найти ответ на эту загадку. И надо сказать, что соседских симпатий это ему не прибавило.

Впрочем, на семью Егора и без того всегда поглядывали косо. Отец его был из местных, а вот мать привез со стороны. Деревенские с самого начала начали шептаться: и чем это ему свои деревенские девки-то не глянулись? И на кой ляд ему сдалась эта вечно бледная скелетина? Она и на нормальную бабу-то не похожа, не иначе в роду русалки были!

Но отец Егора был мужик упертый и, посмеиваясь в усы, от всей души чихал на шепоты и пересуды соседей с самой высокой березы. Увидев такое полное пренебрежение мнением общества, деревенские кумушки посудачили немного для порядку, да и заткнулись от скуки. Тем более, что мать Егора поводов для сплетен не давала: вела себя всегда вежливо и тихо, с ближними соседками уживалась мирно, работала на совесть да и знахаркой оказалась не из последних, что для заброшенной в глушь деревни, согласитесь, дорогого стоит!

Нашлись, конечно, злые языки, сразу записавшие чужачку в колдуньи. Однако княжеский жрец, регулярно наведывавшийся в деревню с целью проверки правильности исполнения обрядов Богопочитания, несколько раз обстоятельно побеседовал с новой знахаркой, и вопреки, кое-чьим ожиданиям, не сказал о ней ни единого худого слова. Громко сомневаться в мнении жреца не решались даже самые бдительные «борцы» с колдунами, однако же, как ни крути, а в тихом омуте… сами знаете: ничего доброго не водится.

И рождение Егора — по мнению опять таки кое-кого — эту народную мудрость подтвердило в полной мере. Мать-чужачка после родов долго болела, и умерла, когда Егору не было и трех лет, единственным на свете близким родственником для мальчишки стал немногословный отец.

С малолетства Егор был не таким, как остальные мальчишки. Нескладный и неловкий, вечно бледный и болезненно худой, он держался в стороне от ребячьих игр и был серьезен не по годам, как маленький старичок. Поговаривали, что мать «нагуляла» Егора на стороне в одну из своих поездок на ярмарку — уж больно он был не похож на своего якобы родного отца. Однако сам отец Егора сына любил и этого мнения не разделял, а поскольку кулак у него был тяжелый, дальше очень тихим шепотом передаваемых сплетен дело не шло.

Сверстники Егора звали его (не без заслуги в этом взрослых) не иначе как «доходяга» и не упускали случае отвесить оплеуху или дать пинка — просто так, потехи ради. А тут еще поползли слухи, что у доходяги и имени-то тайного, родового нет, а одно только величальное. Ни дать ни взять, как у скотины бессловесной, которой одна только кличка и положена! И без того прохладное отношение к «странному» мальчишке стало еще более холодным.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});