Спортивные игры вообще занимают в жизни школьника важное место, а мне они доставляли столько удовольствия, что я просто не мог не упомянуть о них в этой книге. Однако я понимаю: ничто не может быть скучнее для спортсмена, чем рассказы другого ничем не выдающегося атлета о своих достижениях. «Зануда — это человек, который упорно стремится рассказать вам о своей недавней игре в гольф, когда вам хочется рассказать ему о своей»; и еще более занудно получается, если вы не вполне ясно представляете, идет ли речь о хоккее или о водном поло. Постараюсь не слишком вас утомить.
Мы были маленькими и непоседливыми (а я — самым мелким и непоседливым) и в футбол играли с огромным азартом, хоть и не слишком умело. К тому времени как Кен окончил школу (на два года раньше меня), мы все еще не одержали больших побед. На следующий год я попал в футбольную команду колледжа и во второй раз вошел в команду по крикету. В последний школьный год я заслужил бело-розовый галстук — знак принадлежности к школьной футбольной команде.
В крикет Кен играл определенно лучше меня. Нас обоих переполнял энтузиазм, но Кен отличался еще и стилем. В те дни начинающий игрок в крикет должен был сам искать себе матчи. Возраст и связи помогали пробиться в расписание матчей своего «дома», мастерство — в школьную сетку, а иначе оставалось играть от случая к случаю. В обычные дни время для крикета отводилось с двух до трех для первого матча и с половины шестого до семи для следующего. Таким образом, каждой команде доставалось не больше трех четвертей часа играть отбивающими, а кто-то из участников мог за целый триместр так и не выйти на поле. Оставалась еще надежда на матчи внутри класса по средам, но в нашем случае надежда была мизерная, поскольку все одноклассники были старше и крупнее нас. Впрочем, пускай мы и не стали школьными знаменитостями; когда удавалось поиграть, мы веселились вовсю, а впереди ждали каникулы и поле для крикета в Стрит-Корте.
А потом, в 1906 году, капитану школьной команды по крикету пришла в голову блестящая мысль привлечь к большому спорту подрастающее поколение. В расписании матчей, отведенном для школьных профессионалов, появились свободные места «для перспективных начинающих игроков в крикет», и каждое отделение выдвинуло двоих кандидатов. Из нас двоих Кен явно был более достойным кандидатом, однако в колледже нашлось еще с полдесятка желающих, и капитан команды колледжа не мог им всем отказать. Я был самым маленьким, видимо, казался перспективным и притом резво носился по коридору во время субботних футбольных матчей, — наверное, поэтому из двух Милнов выбрали не Кена, а меня. К концу триместра я совсем немного не дотянул до принятия в команду колледжа — очень сильную в том году, в ней было целых шесть «розовых галстуков» — и чуть было в третий раз не прошел в школьную команду по крикету. В следующем, своем выпускном году Кен в третий раз вошел в команду школы, а я — в команду колледжа. За последние два года в школе я пробился в школьную команду, что показывает, как много значит для спортсмена тренер — даже если это всего лишь старшеклассник, который объясняет примерно так: «Надо было выходить на перехват!» — и взмахами рук демонстрирует, как именно это следовало делать.
И снова Кен, хоть его и обошли совершенно незаслуженно, отнесся к этому со своим неизменным великодушием. Если между нами и существовало соперничество, оно шло исключительно от меня. Как только появлялась возможность хоть в чем-нибудь помериться силами более или менее на равных, я непременно рвался доказать, что смогу лучше. В крикете мне представился шанс, и я за него ухватился. Когда во время ежегодного матча младшекурсников я, выйдя первым на поле, продержался не то двадцать, не то тридцать перебежек, а потом вышел Кен и его счет приблизился к двадцати, я отвернулся — не мог смотреть, пока его не выбили. Кен так этого и не узнал, а сам никогда бы не заподозрил — зависть была ему совершенно чужда. Все-таки из нас двоих он был лучшим. Сейчас мне приятно думать о том, как в очередную среду, в последний школьный год Кена, пока я играл в общешкольном матче и радостно думал про себя — мол, Кен этого так и не добился, — в это самое время Кен в матче с одноклассниками совершил то, что Алану не удалось никогда в жизни: довел счет перебежек до сотни. Правда, соперники были не сильны, и все же сто очков — это сто очков. Больше ни один Милн из Килбурна не мог таким похвастаться.
3
Между тем Кен по-прежнему оставался единственным писателем в семье.
Пора уже что-нибудь сказать об этом самом писательстве. Когда читаешь чужие автобиографии, постоянно узнаешь, например, что мисс Сильвия Марчпейн сочиняла с шестилетнего возраста и еще в школе записала в тетрадках с полдюжины романов, а мистер Джон Мерриуэзер увлекся драматургией после того, как ему в четыре годика подарили на день рождения кукольный театр, и в школьные годы написал с полдюжины пьес на оборотах старых конвертов. Невольно приходит мысль: я, увы, не то, что называют «прирожденный писатель». Немного утешает, что Шекспир, по всей вероятности, тоже им не был.
В Вестминстере не изучали такого предмета, как «английская литература». За семь лет мне ни разу не задавали написать сочинение. В колледже было литературное общество, и на шестой год учебы я в него вступил. По пятницам мы читали вслух пьесы Шекспира, и на наших чтениях присутствовали куратор колледжа Квин с женой. При миссис Рейнор (которая наверняка знала о таких вещах побольше нашего) мы старались пропускать самые вольные пассажи и грубые словечки, что иногда ставило нас в неловкое положение, поскольку куратор следил за нами по книге и сразу замечал, что именно мы выпускаем. Он наверняка задумывался: неужели Шекспир имел в виду именно то, что, судя по всему, подумал Дженкинс? Особенно трудным испытанием для нашей рыцарственности стал «Отелло». Не знаю, право, удалось ли нам оставить миссис Рейнор в счастливом неведении.
Кроме того, соприкасаться с миром драмы нам случалось на уроках латыни. Вряд ли страсть к театру может зародиться от школьной постановки «Девушки с острова Андрос» или «Братьев» Теренция, с какой стороны рампы ни смотри. По крайней мере со мной такого не произошло. Я уже описывал свой первый сценический опыт. Второй раз я вышел на сцену в эпилоге к латинской пьесе. В 1893 году много говорили о попытке какого-то французского исследователя научить мартышек французскому языку. Мы с Кеном изображали двух таких необразованных мартышек, способных неразборчиво лопотать нечто отдаленно напоминающее французский. Строго говоря, это была роль без слов. На следующий год я уже один, без Кена, выступил в роли мальчишки-газетчика, выкрикивающего «Omnes victores»[15]. Роль требовала не столько актерских способностей — ими я не отличался, — сколько маленького роста. Затем я надолго расстался со сценой и только в 1899 году получил свою первую и единственную настоящую роль. Я играл раба по имени Гета — выбегал к рампе, оттолкнув по дороге старичка, которого с невероятным изумлением должен был заметить по окончании монолога, и выпаливал незабываемые слова (до сих пор помню): «Nunc illud est, cum si omnia omnes sua consilia conferant, atque huic malo salutem quaerant, auxili nil adferant»**[16]. В таком духе я продолжал довольно долго, расхаживая по авансцене, словно голодный, и не сводя глаз со зрителей, чтобы чуть позже мое удивление при виде старого джентльмена выглядело более натуральным. А когда я останавливался перевести дух, старичок, прятавшийся посередине сцены, привлекал к себе внимание громким покашливанием, и в конце концов наступал великий момент. Произнеся по-латыни нечто вроде: «Так, пожалуй, мне пора» — я оборачивался… Далее следовало то, что удачно названо «драматической развязкой». «Генри! Это ты?» — восклицал я. То есть на латыни, конечно, его звали Сосия или Мицион, а я был всего-навсего рабом… Скорее всего я говорил: «Hem, peril!», что приблизительно означало: «Нас застукали!» Странно, что я так ясно помню мелкие подробности своей роли, а общий сюжет совершенно забыл. Интересно, у других актеров так же? Словом, я застывал как громом пораженный, а тем временем Микион (или Демея) сообщал публике, что, нечаянно подслушав, как я откровенничаю наедине с собой, получил достаточно материала для событий следующего акта. Затем он с достоинством удалялся, а вслед за ним и я. Больше я на сцене не появлялся. Да и зачем? После моего выступления успех пьесе был обеспечен.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});