тобой. Неразрывны кольца… милый. Я иду к тебе. Иди! Ты ко мне. Возьми ты руку. Сжала сердце я в руке – мчалась в поисках гонимо.
Я люблю, люблю… живым! Вечный, молодой, игривый. Сильный бес и ангел тьмы – мы та вечная долина. Желто-алый листопад скоро разовьет разлуку – я приму тебя в мой сад, озарит хрусталик вьюгу.
Я с тобой в тиши иль нет. Вновь и вновь – печаль далека. Я с тобою в тишине, ты со мною – я с тобою!
Мой писательский долг
Мой писательский долг не признала, забыла. Горевать перестала спустя – ни пять дней, ни недель я забыть не успела,
лишь полгода спустя… не забыла тебя.
Мой любимый, я в мыслях забыться успела – предаваться им нет уже сил. Без тебя – жизнь пустая, в ней нет уже цели…
лишь на время, я выполню долг за тебя!
Где ты, сон мой? Не видишь ль меня ты? Как поступки мои будоражат мне кровь. Я любила, люблю и любить так хотела,
ты вернешься ко мне… молчаливый мой друг?
Солнце село и встало, а ты не приходишь – запах кофе с утра, сигарета в дыму. Наш хрусталик хранить я тебе обещала.
Сберегу я тропинку, в душе сберегу. Полумрак. Капли сон разогнал или голос. Голос твой под водой прошептал мне слова – будешь ты мне женой и невестою станешь.
Не поверив, наутро повторил слова. Я люблю, и любила, и буду любима! Ты родишься со мной, вновь откроешь глаза! Я люблю, ты любим – слышишь, облако тает.
Сердце греет тебя… мой любимый, молча!
В тот монастырь, где ты отпет…
Тебя — меня обвенчал дух. Меня с тобой повенчал слух.
В тот монастырь, где ты отпет… в тот день я не пришла туда. Согрета знать плечом к плечу. В перчатке кисть, глаза под маской. Я в храм пришла, где я одна, и горсть земли в руке несла, где никого, и ты согрет лишь у меня, лишь у меня!
И, сжав сырой земли клочок, слеза катилась из души, я руки батюшки взяла – не отпускала я тебя.
И припадая я к стене, увидев истину и жизнь – в глазах, и в теле – жгучий свет. Все обрамлялось лишь тобой. Рука в руке. Я отдала себя, и ты себя отдал. Едины мы, а люди там прощались без меня… тебя.
Ты был со мной в последний час и, не успев услышать звон, стал улетать, завет храня – хрусталику служить, любя. Глаза я к небу подняла, колокола звонили в путь. Благословенна вновь душа. Стал покорен тлетворный дух!
В этом вихре бушующем
В этом вихре бушующем, склоченном ты один у каюты молчишь, одолев безмятежным и душащим, бездыханным, молящим, младым. Веселящее сердце – понурое, не велит одиночество класть на разутые песни прогульные вновь тяжелое сердце ваять.
На роскошную сетку бездольную, приложив вертикально к стене, засыпая холодным, и шепотом закрывал ты глаза в темноте.
Уж не время тоске превалировать в затяжном том невиданном сне, распростившись с тоскою глубокую, вновь причалить к брегам вдалеке. Не грусти одиноко, скиталец мой, не отчаянию бежать вслед тебе, пеной смоет песчаные залежи, из обломков построишь вертеп!
…И струны музыки сквозь льются
…И струны музыки сквозь льются… печальный взмах – чуть колыхнется… очей игривых и серьезных… печальный взгляд – в ресницах слезы, и тихий шелест мановений… в руке у скрипача гонений… безумный рой инструментариев… в забытьи старости терпенье
и легкий бриз манящей славы… в пучине вод белеет парус… не одинок он средь пустыни… сквозь красно-алый шлейф таится в закате ярком и опалом… на ступе дней восходит солнце… и льются лучики от струнок… морского бриза легким звукам.
Отчего же так грустно
Отчего же так грустно столь часто душе? Боль пронзает мгновенье, пощады не зная. Веселится толпа среди спешных ночей.
Ну а мне нет там места – не время для масок.
Иногда ты приходишь как рыцарь за мной, иногда – панцирь прочен и всем ненавистен. Тот юнец за горой, в глубине, за стеной,
и неведома боль грани утра и ночи. Месяц прячет невинных, бездольных, холодных, под прикрытой хандрой ожидаем мы грусть. Не от мрачной погоды твоей в Петербурге,
созидаем мы жизнь иль пустыню тревог. Год летит, забывая как лист непригодный всех людей, всех друзей, что отчалили в зной. Лишь остались, кто ждет, кто ждет у порога —
в паутине запутанный грешник лесной.
«Где ты милый?» – …невольно бросает то слово. «Одиноко иль нет?» – …незнакома судьба. Обрести вновь покой,
оказавшись на крае, и, вдохнув, улыбнуться навстречу ветрам.
Как печально, а может, и вовсе нелепо, потеряться, над идолом дух преклонить. Но судьба уведет, если броситься в пепел.
Страх владеет тобой, если воля твоя.
Написать и забыть, написать и не вспомнить. Написать и запомнить – вот верны слова! Я хочу, не должна, я хочу быть той мудрой,
что стоит во главе – не бессильна и я.
life is lived in my heart.
Одна любовь поглотила другую
…Жизнь казалась безоблачной и волшебной. Я парила в облаках и только иногда, очень редко, задумывалась, что долгий полет ввысь заканчивается невыносимым, но необходимым полетом вниз, вглубь планки, что была отправной точкой. Это падение — жизненная тропа, которую нужно пройти, дабы быть человеком, идущим твердой поступью к вершине блаженства, к возможности помогать и вести вперед нуждающихся и любимых. Как закалялась сталь — итог его слов и его совершенства. Гордый, благородный, самоотверженный и рисковый человек, бегущий вперед по волне, однажды обогнавший ее и внезапно ей поглощенный. Человек-сталь! Ты чувствовал приближение смерти и рвался к ней, забывая о том, что ты уже не одинок.
Одна любовь поглотила другую – стихия воды поглотила огонь. Вода – это вечная тайна покоя, а ты – это вечная сила огня. Люблю и не вижу тебя сквозь прозрачные ночи. Люблю тишину, где с тобой и вновь без тебя.
Слеза высыхает – глаза одурманены в полночь, я вижу тебя, даже если в пути не одна.
Я – дикая кошка, идущая хищной походкой. Ничем не сломить – она вышла из темени лжи.
Печаль едкой дрожью прошла, и, страх уничтожив, в глазах затаилась та сила, что