от того, что вывела мать Тоши из себя. — Ничего более умного в голову не пришло? Вы слишком плохо знаете своего младшего сына.
— Нет, дорогая, — женщина засмеялась, — это ты Антона плохо знаешь. Он прекрасно умеет играть, подстраиваясь под каждого человека. Если он захочет, то он понравится любому. Хитрый и двуличный. Он всегда говорит только то, что ты хочешь услышать. И ты, дорогая, нафиг ему не сдалась. Но желание утереть нос Игорю и доказать, что хоть где-то он лучше, толкнули его на спор. Ведь он первый предложил заключить пари. Как он там сказал? — женщина пальцами постучала по подбородку. — А! — вскинула указательный палец. — «Девчонка тощая и страшная, даже подержаться не за что. Но она так мило краснеет и плывёт, когда я называю её «золотцем». Можно и поиграть.
Я задохнулась. Кроме Антона и меня никто не знал, как он меня называет. Он называл меня так только тогда, когда мы оставались наедине. Нечасто.
— Вижу, что начало доходить? — женщина довольно улыбнулась. — Хоть ты и не любишь меня, я хочу для тебя только добра, девочка. Не…
Мать Антона не успела договорить. Лифт открылся, на лестничную клетку вышли Настя и Антон. Парень тут же нахмурился, перевёл взгляд с лица матери на моё.
— Что здесь происходит? — обратился ко мне. В голосе услышала ласковые и извиняющиеся нотки.
А что если это ложь? Что если его мать сказала правду?
— Ничего, сынок. Я у Михайлины молока просила. Пойду, пока плов не сгорел.
Мать Антона скрылась в квартире, хлопнув дверью.
Я смотрела на парня, который медленно стал приближаться ко мне. Нерешительно, замирая после каждого шага.
— Золотце, давай поговорим.
Я вздрогнула и искривила губы к презрительной ухмылке.
— Не стоит, Антон. И не называй меня так больше. Михайлина я.
Улыбнулась натянуто Насте и дёрнула на себя дверь в квартиру.
— Мишка, не глупи, — Антон слишком быстро оказался возле меня, рукой преградив путь домой. — Я не так выразился. Я не должен был.
— Как не должен был спорить с братом на меня? — сощурила глаза и холодно улыбнулась, замечая, как Антон меняется в лице. — Ты проиграл, Антон. Игорь был первым.
Пихнула безвольную руку парня и вошла в квартиру, громко хлопнув дверью.
Глава 17
Антон
Дверь в квартиру Мишки захлопнулась перед носом. Замер, сжимая кулаки и пустым взглядом смотря в одну точку перед собой. Миша была расстроена. Нет. Девчонка была раздавлена, убита. Видел боль в её глазах. Застывшую в уголках губ и глаз. Вся поза девчонки кричала о том, что слова матери просто растоптали её.
— Тош, — робко позвала Настя, — что случилось?
— Ничего. Всё в порядке.
Повернулся к Тёне, натянуто улыбнулся. Сестра смотрела хмуро и исподлобья, поджав губы. Шрам на щёчке стал ярче. Снова стиснул зубы, ненавидя мать за то, что по её вине Настя ходит с этим уродством на лице. Как бы сильно не любил сестру, я понимал, что в нашем обществе за любой дефект внешности готовы порвать на части. А корявый и уродливый шрам, который остался на лице Насти по вине врачей и неправильного лечения, одеждой не скроешь. Ладно, если бы Тёна была мальчишкой. Научилась бы драться. Да и многим девчонкам нравятся парни со шрамами. Шрамы украшают мужчин. Так говорят. Но не девочек. И не девушек.
— Ты врёшь, Антон. Про какой спор Мишка говорила? Ты поспорил с Игорем на неё? — с каждым словом сестра хмурилась всё больше.
— Нет, — отрезал слегка раздражённо. — Пойдём домой.
— Я хочу к Мишке. Она плачет, — заупрямилась, скрестив руки на груди. — Ей нужна поддержка!
— Сама решай, — махнул рукой и пересёк лестничную клетку. — Я домой.
— Антон! Ты дурак.
Обернулся. Настя позвонила в соседнюю квартиру и показала мне язык, сморщив нос. Покачал головой и нажал на ручку. Посвящать сестру в свои проблемы не собирался.
Вошёл в квартиру, скинул обувь и, не снимая верхней одежды, двинулся на кухню. Мать что-то увлечённо мешала в кастрюле. Обернулась на звук шагов и замерла испуганно, когда увидела выражение ярости и ненависти на моём лице.
— Сынок, куртку снимай и садись кушать. Уже готова. А Настенька где? — быстро залепетала, отводя взгляд и, схватив полотенце, нервно вытирая руки.
Сощурился. Она меня боится. Занятно.
— Что ты сказала Михайлине? — голос срывался от ярости.
Понимал, что нельзя сейчас обрушивать всю ненависть на мать. Но, чёрт возьми, я Мишку люблю сильнее матери. И знание того, что девчонка сейчас плачет в соседней квартире, тихо и надсадно всхлипывая, убивало. Драло грудину острыми когтями.
— Ты о чём, сынок? Мы перекинулись парой слов. Потом вы с Настёной приехали.
— Хватит! — опустил кулак на стол. На пол слетела чашка. Мать подскочила и вжалась поясницей в столешницу, смотря на меня с ужасом. — Что ты напиздела Михайлине? Какой нахуй спор?
— Как ты можешь со мной так разговаривать? Я твоя мама.
Женщина театрально и наигранно всхлипнула. Стало дико мерзко. Особенно от осознания, в каком болоте я погряз. Без возможности выбраться.
— Нет, дорогая, — я приблизился к родительнице и навис над ней, с наслаждением наблюдая, как дрожит от страха. — Ты мне мать. Биологическая мать. Не более. Мамой ты перестала быть в тот момент, когда ради своего любовника побежала заяву на меня писать.
— А ты думал, что я не узнаю, что ты моего ребёнка отобрать хотел? — мать сощурила прозрачные глаза с полопавшимися капиллярами. — За моей спиной, щенок! Мать оклеветал. Ты хоть знаешь, что я пережила? — родительница всхлипнула горестно. — Хоть представить можешь? Я мужа потеряла! Я каждый день вижу его во снах. Там! Там я вижу его. Поэтому и не могу остановиться принимать! А ты за это упрекаешь меня. Тебе никогда не понять, какое горе я пережила.
Женщина рыдала, полотенцем размазывая сопли по лицу. Скривился. Что измазанная собственной блевотиной, что провонявшаяся мочой, что рыдающая, она одинаково была омерзительна. До тошноты. До рвотных позывов. До желания причинить физическую боль.
— Ты забыла об одном. Ты потеряла мужа, но у тебя осталось три ребёнка. Одному из которых было восемь лет. И который почти стал инвалидом по твоей вине.
— И что? Ты теперь меня