Ли не может продать меня другому покупателю. Я единственная девушка в борделе, которая не зарабатывает денег, но, как подарок
туна, я при этом защищена больше всех. Остальные девушки, за исключением Жемчужины и Ласточки, перестали со мной разговаривать. Даже Лебедь, которая не была ко мне злой – но нравился ли ей кто-нибудь? – не смотрит на меня. Они считают, что мне удалось каким-то образом стать любимой девушкой
туна, не работая по-настоящему.
– Она не может быть хороша, – объявляет одна из девушек во время стирки. – Ирис говорит, что почти ничего не слышит, пока он там. Что она делает, усыпляет его?
– Не слушай их, – говорит мне Ласточка. Мы сблизились в нашей отстраненности от остальных. Во многом, я думаю, она единственная, кто может меня понять. Я начинаю с нетерпением ждать утра, когда мы будем гладить, а наш шепот свяжет нас, словно сеть.
– Как ты можешь это терпеть? – Я ловлю прищуренные взгляды нескольких девушек, отжимающих воду из штанов.
– Я здесь с шести лет, – отвечает она. Ее голова наклонена, брови нахмурены, она сосредоточена на горячем утюге в руках. – Тут рано учишься терпеть.
Это первая деталь, которую Ласточка рассказала о своей жизни до публичного дома. Я удивлена, но я не даю ей это понять. Шесть лет. Тогда понятно, почему она как будто бы не боится госпожи Ли и почему госпожа Ли, в свою очередь, относится к ней иначе, чем к остальным. Ласточка не просто хороша в этой работе – она была для нее выращена.
В тот вечер, когда девушки выстраиваются в очередь для проверки госпожой Ли, мне кажется, я это вижу: между Ласточкой и госпожой существует тонкое взаимопонимание, на которое никто из нас никогда не обращал внимания. Это то, что я видела раньше в моей собственной матери: она всегда знала, даже раньше меня самой, что я собираюсь сделать. Да, это была любовь, но также и совершенное знание того, что было создано твоими руками. Для госпожи Ли Ласточка была как дочь.
Жемчужина стоит на месте Лебеди, когда мы занимаемся стиркой. Я оглядываюсь – Лебеди нигде не видно.
– У нее нет клиентов уже почти десять дней, – говорит Ласточка, когда замечает, кого я ищу. – Ты думала, госпожа Ли позволит ей остаться, в ее-то возрасте?
Я опускаю голову. Лебеди больше нет, а жизнь в борделе потечет так, будто ее никогда здесь и не было. Утром в ее постель переместят новую девушку. Сначала Нефрит, теперь Лебедь. Кто будет следующей? Буду ли это я, когда гарантированное покровительство Сэмюэла будет снято?
В этот день в прачечной тихо. Девочки говорят, понизив голос, не сплетничают. Ни у кого нет желания сплетничать. Отсутствие Лебеди – еще одно напоминание всем нам: вы здесь не в безопасности.
– Ты могла бы поехать со мной в Айдахо, – говорит Сэмюэл, когда я рассказываю ему о Лебеди и стойлах. – Покинь это место. Они не смогут тебе навредить, если ты не будешь у них в руках.
Это приходило мне на ум. Но куда более сильное желание затмевало обещания Айдахо: домик с тремя пролетами и видом на море, моя бабушка и я. Поиски родителей. Я должна вернуться домой.
– А я смогу попасть оттуда в Китай? Там есть порт, как здесь?
– А что? – спрашивает он со смехом. – Собираешься отправиться в Китай?
– Я не могу здесь оставаться.
Он смотрит на меня с незнакомым выражением лица.
– Конечно, – произносит он наконец. – Конечно, оттуда можно попасть в Китай.
– Ладно, – разрастается во мне хрупкое счастье. – Мне нужно будет переодеться мужчиной. Понадобятся новые документы.
– Я позабочусь об этом, – говорит он. – Дай мне две недели, и мы уедем. Нам будет здорово вместе. Я смогу защитить тебя.
В Сан-Франциско все время идет дождь. Никогда не бывает сильных гроз, но легкие туманы висят в воздухе еще долго после того, как дождь прекратился. Сегодня ночью, когда Сэмюэл ушел, дождь идет опять, но на этот раз он сильный и быстрый, он бьется в мое окно настойчивым стаккато.
Дождь идет и утром, и днем. Девушкам это не нравится, они говорят, что от него болит голова, а волосы пушатся. В такие дни они рады быть в этом доме. Я опускаю голову и делаю свою работу, но мое сердце наполнено дождем и бабушкой.
Ближе к вечеру госпожа Ли вытаскивает меня из прачечной и ведет в свой кабинет.
– Отец твоего мальчика рад, – говорит она, – а это значит, что и тун очень рад. Так что я хочу поблагодарить тебя, Пион.
– Это я должна благодарить вас, – отвечаю я.
Она находит это забавным и смеется, но ее взгляд остается жестким.
– Какая хорошая девочка, – говорит она тем же сладким тоном, что и во время нашего последнего разговора. Я понимаю – то, что сейчас последует, хорошим не будет. – Ты, должно быть, заметила, что Лебеди больше нет с нами, – продолжает она.
– Да.
– Я отослала ее, – она изображает надутые губы. – Очень жаль, правда. Если бы только она могла держать свой длинный язык за зубами.
Так дело было в ее длинном языке? Или во взрослеющем лице? Я смотрю на свои туфли. Причина не имеет значения, важно только то, что говорит госпожа Ли.
– Дело в том, – она наклоняется и приближает нос к моему лицу, – что после Лебеди остались очень богатые клиенты. И вот я тут подумала: разве справедливо, что одна из моих самых спелых девочек тратит себя на одного полукитайца-недоросля? Все эти мужчины с глубокими карманами – хочешь узнать, какие они на вкус?
– Но ведь я подарок от туна лишь одному человеку, – говорю я. – Если я буду спать с другими мужчинами, то больше не буду принадлежать только ему. Госпожа, – добавляю я.
Она не ожидала услышать от меня эти слова. Ее маска слетает, и я впервые вижу настоящее лицо госпожи Ли – не то, которое она натягивает, когда разговаривает с клиентами, и даже не то, которое она использует во время разговоров с нами. Это лицо лишено всякого выражения, оно озабочено только бизнесом, капиталом и властью. Это делает ее лицо жестоким.
– А ты тупее, чем я думала. Пойми уже, что я говорю: у меня есть мужчины, которые выстраиваются в очередь ради одной ночи с тобой. Они спрашивают меня каждый раз, когда приходят, и каждый раз я вынуждена отвечать: «Нет, сэр, эта не продается». Знаешь, сколько денег они мне предлагают? Нет, потому что ты не понимаешь, каково быть на моем месте. Вот