Читать интересную книгу Товарищи - Анатолий Калинин

За одиннадцать лет укрепились кусты на склоне. Многие из них Тимофей Тимофеевич высаживал сам. Осенью обрезал, прикапывал от морозов землей, а весной опять поднимал на сохи. Шагая междурядьем, он издали узнавал, где какой сорт.

С молодого сада уже шесть лет как снимали урожай, давили вино и, подержав в бочках, по воде отправляли в Ростов на завод.

Вспомнил он, как весной тридцатого года говорил ему на этом склоне самый первый председатель хуторского колхоза Павел Щербинин: «Еще будем, Тимофей Тимофеевич, с тобой пить вино с этого сада на свадьбе твоего Андрея».

Высовываясь из кустов, Тимофей Тимофеевич глянул под бугор, на опоясанные лентой Дона домики хутора, увидел расставленные по дворам меченные на бортах крестами машины и опять отступил в чащу. Заспешил, спускаясь по склону из молодого сада в старый.

На меже, рассекавшей сады, напился воды из родникового колодца. Вода, переполнявшая сруб, стекала по жестяному желобу и, звякая на камнях, катилась среди кустов к Дону. Даже теперь, осенью, зеленая трава не вяла вокруг.

Старый сад слился из бывших кулацких садов, отошедших в тридцатом году колхозу. Кусты здесь были шире, раскидистее, но озернялись уже не так густо. Было им по тридцать-сорок лет, и они уже начали дряхлеть.

Он вспомнил то утро, когда пришли забирать сад у раскулаченного Лущилина. Упал Лущилин на землю, обхватил руками куст «ладанного». «Не отдам!». Цеплялся за пашины пальцами, такими же коричневыми, искривленными, как корневища винограда.

Медленно спускаясь, Тимофей Тимофеевич проходил рядами бывшего лущилинского сада. С лета позагустел он без прорывки. Низовка много поломала сох, посрывала со слег чубуков. Гроздья лежали прямо в траве, одетые сизой дымкой.

В плетневой круглой сторожке нашел лопату и мочалу для подвязки. Лежали сбоку сторожки под навесом и припасенные для ремонта кустов сохи. Тимофей Тимофеевич сам заготавливал их на острове. С удивлением увидел, что кто-то взял из-под навеса десятка два самых хороших сошек. Кому бы они могли теперь понадобиться? И взяты были они аккуратно, высокий ворох так и остался лежать, как лежал раньше. Тимофей Тимофеевич надергал себе сошек из вороха.

Там, где ветер порушил кусты, он на месте поломанных сох стал закапывать новые. Забивал их в ямки поглубже, уминая вокруг землю ногами. Упавшие чубуки подвязывал к слегам мочалой. До полудня, спускаясь сверху вниз, заменил упавшие опоры в норном, крайнем, ряду и стал подниматься снизу вверх по второму ряду. Уже солнце вышло над островом на середину неба. Тимофею Тимофеевичу стало жарко, он опять сходил на межу к колодцу напиться. Заодно решил еще надергать из вороха сошек.

С тревожным удивлением убедился, что за это время кто-то еще раз побывал под навесом, где лежали сохи. И снова взял самые лучшие, не испортив вороха. Значит, кто-то находился в саду в одно время с ним.

И уже возвращаясь обратно, Тимофей Тимофеевич лицом к лицу столкнулся с этим человеком.

Положив на плечо опоры, Тимофей Тимофеевич спускался со склона, а тот поднимался ему навстречу от Дона. В руке у него тоже была лопата, он на нее опирался. Другой рукой волочил по земле соху.

— Все-таки сошлись наши тропки, Тимофей, а ты сулил, что никогда они больше не сойдутся, — останавливаясь и опираясь на лопату, первый заговорил он с Тимофеем Тимофеевичем дружелюбным тоном старого знакомого. Улыбался он так, что приподнималась только верхняя, поросшая сивыми усами губа, открывая белые крепкие зубы. По этой улыбке Тимофей Тимофеевич тут же безошибочно и признал, кто этот седой человек с горбатым носом, с цепкими молодыми глазами: бывший хозяин сада, Иван Савельевич Лущилин.

— Вернулся? — у Тимофея Тимофеевича сошки посыпались с плеча на землю.

Лущилин весело засмеялся, обнажив верхние зубы.

— А ты небось уже похоронил меня? Думаешь, с того света явился?

— Убег? — оправившись от первой растерянности и досадуя на себя за то, что обнаружил свою слабость перед ним, спросил Тимофей Тимофеевич.

— Зачем же? — искренне удивился Лущилин. — Я там на вольном поселении был. А началась война — и начал полегонечку оттуда подаваться. Самое время, думаю, притуляться к дому. Да и кое-какие старые счеты еще незакрытыми остались.

— Сейчас будем считаться или потом? — опираясь на лопату, спросил Тимофей Тимофеевич. Глубокое спокойствие овладело им после первой минуты растерянности. Здесь, в саду, он чувствовал себя в безопасности и мог внимательнее вглядеться в лицо стоящего перед ним Лущилина. Постарел, усы побило инеем, но еще живуч, глаза острые. Пальцы рук крепко вцепились в держак лопаты.

— Это мы завсегда успеем, — великодушно сказал Лущилин. — Походи еще. — Усы у него дрогнули, ноздри горбатого носа раздулись. — А сперва, как и полагается между хорошими знакомыми, мы еще должны с тобой поздоровкаться. Ну, целоваться не будем, а поручкаться можно. Здравствуй, Тимофей. — Он протянул руку.

— Ты же знаешь, что руки я тебе не дам, — покачал головой Тимофей Тимофеевич.

— А-а… — коротко произнес Лущилин. Глаза его блеснули. Но он сдержал себя. Только крепче сжал пальцами рукоять лопаты. — Все такой же гордый.

— Все такой же.

— Поглядим, на сколько твоей гордости хватит.

— Поглядим, — согласился Тимофей Тимофеевич.

— А за то, что мне сад сохранил, спасибо. Еще и новых кустов подсадил. За это спасибо тебе, Тимофей.

С любопытством Тимофей Тимофеевич смотрел на него.

— Ты что же, Иван, думаешь, для тебя мы тут старались?

— Это как знаешь. — Лущилин усмехнулся, поднимая губу. — А только так вышло, что твоими трудами мой сад уцелел. Я всегда говорил, что у тебя золотые руки. И получилось, поспел я в аккурат к урожаю. — Лущилин обвел взглядом кусты, все в крупных литых гроздьях.

— Опять будешь вино баркасами в город отправлять?

— Эти «буланые» кусты я сам посадил, а эти ты уже без меня, — не слушая его, продолжал Лущилин. — И колодец на старом месте остался. Я его своими руками выкопал.

— Брешешь, Иван, колодец тебе Чакан вырыл.

— Где он? — быстро спросил Лущилин.

— Далеко. У тебя с ним тоже счеты?

— Есть! — мотнул головой Лущилин. И впервые клокотавшая в нем ярость прорвалась наружу. — За то, чтоб меня раскулачили, он первый руку тянул.

— Весь хутор, Иван, против тебя тянул. Со всеми будешь считаться?

— Со всеми! — не в силах больше сдерживаться, закричал, заскреб пальцами гладкую рукоять лопаты Лущилин. — За каждый мой седой волос! За детей, которые от меня отказались.

Они стояли один против другого, каждый опираясь на свою лопату.

— До седых волос ты, Иван, дожил, сказал Тимофей Тимофеевич, — все мудровал, думал жизнь обмануть, а она теперь тебя снова обманула.

— Ну-у? — недоверчиво протянул Лущилин.

— Ты без памяти спешил сюда, к новым хозяевам, в надежде, что они уже дожидают тебя и сразу же введут в твои владения: вот твой дом, а вот, Иван Савельевич, сад…

— А чьи же?

— Держи! — Тимофей Тимофеевич оттопырил пальцами сбоку карман своей куртки. — Там на правлении они бумагу повесили. Почитай, кому теперь все поля и сады отходят.

— Кому же? — Что-то ляскнуло за ушами у Лущилина. Теперь Тимофей Тимофеевич с наслаждением всматривался в его лицо. Видел, как оно меняется.

— Государственной экономии. А нас туда в работники. Но только но-ихнему не сбудется, — добавил Тимофей Тимофеевич.

— Не сбудется? — переспросил Лущилин.

— Но и по-твоему не выйдет, Иван.

— А, значит, надеешься еще, — догадался Лущилин. — За Волгу, в пески, загнали, в Кавказские горы — и все тебе мало. — И, видя, что Тимофей Тимофеевич, поворачиваясь, уходит от него, предостерег вдогонку: — А в сад больше не ходи, тут без тебя поправят сошки. Надеяться — надейся, а в чужой сад не ходи, Тимофей…

Тимофей Тимофеевич уже не слышал ого. Скрылся в кустах, сомкнувших за ним свои лозы с густо нанизанными на них белыми а черными гроздьями.

6

В лагерь военнопленных прибыли наконец давно ожидаемые комендантом Ланге гости.

Еще с утра пленные почувствовали приближение какого-то события. Впервые их не разбудили в три часа утра топот и окрики солдат, не погнали, как обычно, на берег Дона. И утром по двору лагеря разнесся совсем не такой, как всегда запах. В дверях стояли солдаты, выдавая каждому по большому ломтю хлеба и по куску вареного мяса.

Потом на двух шкодовских машинах привезли из города парикмахеров. Испуганные люди в белых халатах — их похватали прямо в мастерских — озирались на одетых в черное солдат, на собак у будок. Пленные зигзагами построились к парикмахерам в очередь. Вспыхнули под солнцем лезвия бритв и ножниц.

Когда подошла очередь Павла, он вздрогнул, угадав в старике, который наизготовке растопырил в пальцах машинку, парикмахера из пристанционного павильона. Но старик так и не узнал в Павле своего постоянного клиента. Некоторое время он с сомнением взирал на косматую, похожую на куст степного курая голову Павла и, покосившись на охранника, решительно зажужжал машинкой. С чувством облегчения Павел заключил, что беспокоился он напрасно.