— Я всё расскажу за чаем. Идёт?
— Хорошо.
— Завари свой вкусный чай, мама. А я пока посмотрю твои цветы в оранжерее. Можно?
— Можно. Что ты спрашиваешь? Ты ведь дома. Я там такой сорт новый вывела, цветки цвета индиго. Иди, посмотри.
Я решила пойти в оранжерею, чтобы оттянуть время разговора. Глупо, знаю, да и не надышаться перед смертью, но всё же я надеялась еще привести нервы в порядок. Мама слишком хорошо меня знает и чувствует моё разбитое сердце. Она будет допытываться и случайно этим сыпать соль на свежие раны.
Ходила между рядов с цветами в горшках, а мысли были вовсе не здесь. Как говорить с мамой на тему Мэтта? Как объяснить ей причины скорого развода? Как идти послезавтра на работу для того, чтобы подать заявление на увольнение? Я не знаю. Мне кажется, что у меня просто не хватит сил со всем этим справиться в одиночку.
— Эй, ты чего тут? — мягко позвала меня Кирстен, положив руку на плечо. — От мамы прячешься?
— Привет, дорогая, — поцеловала в щёку сестру. — Да, прячусь немного. Так заметно?
— Привет-привет, — ответила девушка. — Мне — да. Лицо у тебя такое, будто схоронила хомячка.
— Не смешно, — нахмурила я брови.
Ох уж этот чёрный юмор моей самой доброй в мире младшей сестрёнки! Нашла про кого шутить.
— Ладно, прости, — потянула она меня за руку, усаживая на скамью в центре оранжереи.
— Что случилось, Кэт? Ты с чемоданами.
Наверное, если и есть на свете человек, который понимает меня и чувствует лучше, чем мама — то это пятнадцатилетняя Кирстен. Она мудрая девочка, уже взрослая для своего возраста. Возможно, мне стоит выговориться ей, и станет хоть капельку легче.
— Да вот и мама спросила, чего я с вещами. А я не смогла ей так сходу всё объяснить.
— Она тебя запытает своей любовью. Всё равно придётся рассказать. Потренируйся на мне, — пожала плечами сестра.
— Знаешь, мне действительно нужно высказаться. Тяжело так на душе, — сказала я своим сцепленным на коленях рукам.
— Так скажи, милая, — положила Кирстен на мои руки свои тонкие ладошки. — Ты ведь знаешь, я никогда не сужу и никому не расскажу. Мы ведь с тобой не только сёстры, но и подруги. Забыла?
— Нет, помню, — ласково потрепала её по щеке. — Конечно, помню.
Она ещё юная, но что такое любовь, уже представляет себе — у неё уже есть бойфренд, которого одобрила даже строгая мама.
— Я вернулась домой, — сказала я ей, утирая слёзы. — Мы больше не будем жить вместе с Мэттом и разводимся. Прости, я не сказала тебе, мне не позволял Донован — брак был фиктивным. И больше он ему не нужен.
— Фиктивным? А зачем? — задумчиво закусила губу она.
— Так нужно было. Он помог мне и Джейсону, а я — ему. Мэтту нужна была фальшивая жена, роль которой сыграла я.
— Понятно. А ты влюбилась, да? Поэтому сейчас плачешь.
— Да. Влюбилась, — уныло кивнула я головой. — Дура.
— Чего это дура? Он такой классный, как в него можно не влюбиться?
Она схватила меня за руку:
— У вас что-то было?
Не уверена, что должна отвечать на такие вопросы младшей сестры. Мы еще никогда о таком с ней не говорили. Но решила всё же не врать.
— Да.
— Тогда почему он тебя отпустил?
— Постель и любовь не всегда совпадают. Особенно у мужчин.
— И что он сказал? "Уходи, Кэти, домой"?
— Практически так. Моя помощь больше не нужна, и я могу быть свободна.
— Я не верю, что он тебя не любит, — покачала головой сестра. — Он так смотрел на тебя в день свадьбы.
Я опустила глаза в пол. Больно от её слов и воспоминаний. Действительно, тогда мой будущий муж смотрел на меня с восхищением. Но это всего лишь прошлое.
— Видимо, всё-таки не любит, раз так просто отпустил.
— И что ты намерена делать?
— Ничего, — пожала плечами. — Найду новую квартиру, сменю работу и начну жизнь с чистого листа. Без него.
— И уволишься даже? — подняла вверх брови Кирстен.
— Да, — посмотрела я на нее. — А как мне с ним работать? А представь, он себе новую жену заведёт? Я что же — сидеть и смотреть на это буду? Не смогу. Мне будет больно рядом с ним.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ну да. Логично. Что ж, если он такой придурок, хоть и потрясный мужик, что упустил тебя — то он многое потерял. Мама переживать будет. Но лучше ей сказать, что вы пока что просто поссорились.
— Почему поссорились, если мы разводимся? — с непониманием уставилась на сестру.
— Потому что уверена — развода не будет.
— Ты что-то задумала? — с подозрением продолжала смотреть на неё.
— Нет, — невинно смотрела она в ответ. — Ничего. Маме скажи всё-таки, что вы рассорились. Потом скажешь про развод. Позже.
— Ну ладно.
— И про смену работы не говори. Живи пока у нас. И не говори, что уволиться хочешь. А там всё образуется.
— Хорошо. Я и сама не смогу пока сказать, наверное, всё и сразу.
— Девчонки! Там чай уже остыл совсем, а вы тут обе, оказывается, никак не наговоритесь, — в дверном проёме появилась мама. — Идёмте пить чай.
Мы обе встали и вышли вслед за нашей мамой в кухню. Интересно, что она услышала из разговора? Если сейчас я расскажу ей придуманную с Кирстен версию про ссору, а мама слышала правду, она нас обеих убьёт за враньё.
Как и следовало ожидать, она тут же стала задавать вопросы. Я придерживалась истории про скандал двух влюблённых, и мама, кажется, пока удовлетворилась этой версией.
— Оставайся здесь, сколько хочешь, Хитоми, — сказала она мне. — Но не забывай, что у тебя всё-таки есть муж.
Был. Но да — не забуду.
— Что ж… Давайте тогда курицу запечём к ужину? Нас сегодня снова много.
Я с готовностью стала помогать матери заниматься приготовлением птицы. Любое дело сейчас отвлекало меня от грустных мыслей. Не хочу раскисать.
Я сильная, и я со всем справлюсь.
* * *
МЭТТ
Приехал домой — её нет. Ни Кэти, ни её вещей. Лишь в воздухе ещё витал её нежный, как и сама она, парфюм. А может, мне уже кажется — её запах, как и вся она, уже вшился не только в сердце плетёной нитью, но и на подкорку мозга. Так просто уже не вытрясти из себя.
А чего я ожидал? Сам ведь отпустил, сам так решил. Что теперь-то? Должно было стать легче, проще. Но стало только гаже на душе. Появилось ощущение, что я всё-таки ошибся насчёт неё.
Прошёл в свой кабинет, стал бесцельно перебирать бумаги. Потом раздражённо их отбросил в сторону. Ни одной строчки не вижу, ни одной буквы! Везде она.
Видишь, Старшова, что ты наделала со мной? Я читать разучился.
Может, я идиот вовсе? Чего я испугался? Струсил?
Похоже, что да.
Люблю ли я Старшову?
Чёрт, сердце тут же в ответ кричит, что да. Значит, люблю.
Тогда какого лешего я её сам выгнал?
Ну говорю же — идиот.
И что теперь? Вот я прозрел. Фигово без неё, даже одной ночи не пережил сам, как размазня готов побежать за ней обратно и привезти сюда. А впрочем, чего это размазня?
Вот почему зачастую любовь, чувства, способность признать ошибки и послать куда подальше гордость ради той, что нужна как воздух или вода, порицается и считается слабостью? Если я люблю, значит, я слаб или, наоборот, силён как никогда? Ведь вдвоём мы однозначно — сила. Это поодиночке мы все слабы. Разве это стыдно — сказать «люблю»?
Нет. Это смело, это сильно.
Почему я не сказал? Потому что сам себе не готов был признаться в том, что делаю то, от чего я зарёкся после развода с Даной — снова любить.
Я люблю всегда сильно. Весь люблю. Доверяю, всё готов сделать для нашего счастья, чтобы нам было комфортно вместе. Обычно таким, как я, плюют в ту самую душу, которую открыли, такие стервы, как Дана.
Понимаю, что не все женщины одинаковые. И Хитоми мне это доказала. Она другая, я точно знаю, что она бы не променяла своего мужа ни на кого другого. Понятия не имею, откуда такая уверенность, но против воли я стал ей доверять, пусть поначалу и относился предвзято, как и ко всем остальным красивым девушкам. Я был уверен, что моё сердце теперь уже никто никогда не разбудит.