Кстати.
Переводчица сидела на месте, старательно делала вид, что ее нет.. Делать вид, когда не поднимаешь взгляда, просто. Но сейчас такая щепетильная уклончивость не к месту.
— Любезная, ты бы все же назвала свое имя и ответила на одно деловое предложение, – с хамоватой европейской прямотой начала Катрин. – Нет желания поработать переводчицей у ученых мудрецов фрэнч-гяуров? Подчеркиваю, не у солдат. Господа описывают и изучают древности и редкости, местных языков не знают. Прокорм обеспечим, от домогательств оградим, с госпожой Хаят договоримся. Работа интересная, нескучная, с приключениями, и заработать можно.
Глаза девчонка все же подняла – оказалось, против обычая вообще не накрашены; изначально огромные, с длиннющими черными ресницами и бездонными, блестящими, словно от опьянения зрачками. Даже завидно.
Правильно ее эль-кохла лишили – и так принцесса. Зачморенная.
— Меня нельзя брать, – с трудом, но отчетливо выговорила девчонка. – Я – навоз.
Видимо, нечто иносказательное, не имеющее аналогов в убогом языке Вольтера и Руссо. Пахла самокритичная особа довольно приятно, хотя с дразнящей сладостью благовоний госпожи Хаят и близко не сравнить.
— Про навоз – это детали, – с некоторым недоумением заверила Катрин. – В обязанности переводчицы входит растолковывание мыслей местных жителей и ничего более. У нас очень воспитанное и по уши занятое наукой ученое общество. В общем, обнюхивать и шалить никто не станет.
Девчонка подняла руки к лицу – пальцы в бледной хне задрожали. Опускала никаб она преувеличено медлительно – похоже, хотелось сорвать одним рывком.
Да…
В принципе Катрин, несмотря на свою прошлую тягу к индивидуальному анархизму и принципиальному, порой вызывающему небрежению приличиями, не отрицала необходимость неких общих правил, уставов, законов и институтов наказаний. Без сомнений, каждый грех заслуживает кары – богами или людьми приводится в исполнение приговор, это уж как получится. Но срезать носы даже очень виновным девушкам – это уж чересчур.
В принципе, часть носа уцелела – процентов двадцать, остальное было отсечено, довольно чисто, но ассиметрично. Видимо, истязатель сознательно добивался максимального обезображивания приговоренной. Получилось жутко: уцелевшая кость переносицы остро торчала под тонко затянувшейся кожей, асимметрия придавала лицу намек на злую гримасу-усмешку – да, весьма похоже лыбились мертвецы, восставшие из склепов кладбища аль-Караф. Откровенно недобренькое лицо. Хоть в данном случае миниатюрный рот вовсе не хохочет и пухлые губки на месте, ничуть не сгнили. Но все равно, веселится и пугает рукотворная гримаска смерти, доходчиво напоминает о бренности всего земного, а особенно мимолетности девичьей красоты. Более асексуальной зарубки поставить невозможно.
Катрин не содрогнулась только потому, что уже видела нечто подобное.
Видела достаточно долго, ежедневно, причем без всякого никаба, ибо то был парень. Вообще-то он был изуродован похлеще, без всяких аккуратностей, да и одного глаза лишился. В общем, там было все куда хуже. Здесь же вызывала ступор обдуманная и хладнокровная изощренность неведомого палача.
— Прискорбно. Но это тоже детали. Как говорит наш великий сахиб и главный ратоборец, давай «ближе к теме». Лицо зачехляй. Работе оно не мешает, язык, слава богам, на месте остался. С хозяйкой поговорю.
Девушка молча закрыла остатки личика.
Каир как-то окончательно перестал нравиться туристке-археологше. Так-то ничего: редиска, дамы гостеприимные, да и вообще пока еще не убили. Но если вдуматься…
Вдумываться следовало о многом, но это когда время будет. Сейчас следовало поговорить с шефом – все ж он тоже право слова имеет, вдруг у него какие-то категорические предубеждения против безносых переводчиц.
Катрин двинулась искать библиотеку. Дом был пустынен: уборку в галереях начинать и не думали, жалкие остатки гарнизона сосредоточились у кухни.
Оно и верно: наверняка возникнут неприятности с очередными «гостями», да и в целом судьба Хаят и оставшихся девушек незавидна. Хорошо бы им на постой галантных гусар определить или еще кого платежеспособного и щедрого. Впрочем, герои Наполеона здесь тоже не особо задержатся.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Э-хе-хе, нет в жизни никакой стабильности.
Стабильность царила в библиотеке: полный порядок на шкафах и инкрустированных конторках, шеф похрапывал-посапывал, предусмотрительно забронировав себе брюшко мощным фолиантом в сафьяновом переплете. Выглядело это умилительно, если, конечно, не брать в расчет, что мсье Вейль лжив насквозь и на всю длину: от носков до наметившейся плеши. Носки, кстати, протерлись зверски, пятки торчат, как у клошара аутентичных годов.
— Босс, вы обед проспите. И возник актуальный вопрос по штатному расписанию штабного экспедиционного отдела.
— А? Где? – Вейль разочарованно всапнул и открыл слипшиеся глазки.
— С книжечкой поосторожнее, – посоветовала Катрин. – Она, небось, уникальная.
Угадала. В смысле, не о раритетности издания, а насчет взведенного револьвера под книгой.
— Слушайте, Вдова, а зачем… – шеф посмотрел на часы, присмотрелся и огорченно поднял бровки.
— Настал конец времен и последний день Каира. И восстали легионы мертвецов, и погнали прочь гостей, лживых-невоспитанных, ссаными тряпками. И встали на рассвете часы стража, и лопнула струна связей эпох.
— Выдумываете зачем-то, – упрекнул Вейль, приглаживая волосы. – А между тем, часы жаль. Кстати, связи с лагерем нет. Коммуникатор мертв, рация тоже.
— Да к чему вам вдруг рация? Все равно до лагеря «не добьет».
— Мы пропустили срок возвращения и нас должны искать. Теоретически.
— Да, так и вижу: профессор де Монтозан возглавила спасательную партию, Дикси уже вынюхивает следы, Азиз фон Азис допрашивает первых пленных, «Крест» и «Механик» с дробовиками…
— Это вряд ли. Но возможно, «Цифры» одумались, перевооружились, и… – шеф посмотрел на подчиненную осуждающе. – Вы зачем меня фантазиями заражаете? И к чему было будить? Что у вас опять стряслось?
— Собственно, ничего не стряслось. Рутина. Дом частично обследован, происки бандитствующих элементов своевременно пресечены, кухня и завтрак проверены, хозяева настроены лояльно…
— Что за странные формулировки? Вдова, давайте ближе к теме. Этих… элементов, много?
— Было трое, но кончились. Я, собственно, о пополнении штата подумала…
Катрин рассказала о безносой переводчице.
Вейль пожал плечами:
— Дикие нравы. Полагаю, бедняжка крепко разозлила мужа или хозяина. Но она нам не подходит. Здесь при переговорах женщин всерьез никто не воспринимает. Даже носатых женщин. Вас, разумеется, это правило не касается – вы с ятаганом очень убедительны.
— Она не сторона переговоров – она ретранслятор. И недурной вариант, поскольку связей в штабе генерала Бонапарта не имеет, и «стучать» не будет. По крайней мере, сразу. И куплю я ее за свои деньги. Ибо без языка здесь даже на рынок не сунешься.
— Рынок? Ах, рынок… – шеф зевнул, прикрылся. – Что ж, покупайте. Или выменивайте. Хуже наша ситуация от столь нелепой переводчицы не станет. Денег у вас хватит? Или у вас там с местными свои расчеты? Выглядите очень отдохнувшей. Впрочем, это ваше дело. Дадите мне еще поспать?
Шеф повернулся спиной – на красивом, но неудобном диванчике лежать ему было неудобно, особенно если не выпускать из рук «лебель». Да, дремать с взведенным револьвером – шикарный отдых.
Глава 8
Мешки и трагедия на Ниле
Опять день пятый месяца термидора (вторая половина дня)
Выехали с оказией.На мула Катрин смотрела с ностальгией – животное престарелое, дряхленькое, неопределенной серо-пегой масти – как тут не вспомнить старые добрые времена? Вообще мулы в Каире ценились, возница важничал, вел повозку с неспешным достоинством владельца подержанного, но лимузина. «Археологи» устроились на повозке среди мешков товара. Хозяин упряжки был не только степенен, но и мудр. Слухи о том, что солдаты диких гяуров-фрэнчей охочи до свежих овощей казались вполне обоснованными – муловладелец надеялся выручить за полезный продукт двойную, а то и тройную цену.