Будильник сработал как обычно — в семь тридцать, сработал, надо сказать, вовремя, потому что пальцы от усталости уже медленно двигались над клавиатурой, а клавиши будто стали жестче и пружиннее — требовалось усилие, чтобы нажимать.
В зеркале Анна встретила бледное лицо с большими немигающими глазами, обведенными голубоватыми тенями. Тем не менее это лицо было счастливым, и Анна не без удовольствия узнала свои черты. Она долго стояла под горячим душем — включить холодную воду просто не хватило силы воли, — медленно одевалась и наносила такой же фарфоровый макияж, как и вчера, потом медитативно, без всяких мыслей — любой буддистский монах обзавидовался бы — варила и пила кофе в пустом зале кофейни.
День прошел, как в тумане, но туман был радужным и теплым, он смягчал очертания предметов и делал все их гораздо симпатичнее. Даже мысли об Адриане не расстраивали, а спокойно дрейфовали, как большие парусники на безоблачном горизонте, которые дальность расстояний превращает в белые точки.
Адриан не появился, не появился и Джеймс, и Анна была им обоим страшно признательна за это.
К концу рабочего дня Анна уже с трудом могла отличить кофе темной обжарки от кофе светлой обжарки и долго-долго рассматривала чай, чтобы понять, какой он — черный или зеленый. Впервые она удивилась тому, что не держит надписей на банках. Досадное упущение, нужно исправить…
Закрыв кофейню и наспех перекусив, Анна помчалась — то есть ей казалось, что помчалась, а на самом деле побрела в кабинет, но измученное тело отказалось удерживаться в сидячем положении, поэтому Анна завела будильник на четыре утра и заснула, не успев коснуться головой подушки.
Адриан был болен. Откровенно говоря, тело его было в полном порядке — нога не болела, температура не поднималась, не болело горло. Болезнь была где-то рядом, он чувствовал ее присутствие и все глубже и глубже погружался в чистейшую байроническую хандру. Анна изменила ему с Джеймсом. Собственно, малопонятно, как она могла ему изменить с кем бы то ни было, не будучи ни женой, ни любовницей, но Адриан был не в том состоянии, чтобы вдаваться в мелкие подробности. Мысль — причем именно в такой форме — вертелась в мозгу и категорически не желала уходить.
Адриан мечтал убить Джеймса. Конечно, мечтал втайне, но именно потому никто не мешал ему лелеять самые зверские братоубийственные фантазии. Адриан раньше и помыслить не мог, что способен так сильно кого-то ненавидеть. Ненавидеть брата ему не хотелось, и он пытался перенести это чувство на Анну, но у него не получалось.
За пару дней его отсутствия — фактически за несколько десятков часов — в ней что-то очень изменилось. Если бы Джеймс не сказал ему, он бы все равно понял, что она теперь другая. Удивительно, какими хрупкими оказались их отношения, как легко было их разбить… Адриан вспомнил стеклянную картину Мэри Гроув. Да, точно так же — прекрасно на грани невыразимого и хрупко, как тонкая льдинка. Не нужно ходить по тонкому льду в тяжелых ботинках. Да и вообще… не нужно.
Он избегал Джеймса — Джеймс, напротив, заговаривал с ним, и в его глазах, в его словах, его жестах и ухмылках сквозило превосходство.
Вчера за ужином Джеймс легонько толкнул его ногой под столом — без всякого повода, просто так. Адриан едва не набросился на него с кулаками, перевернул одеревеневшей рукой солонку и неуклюже извинялся перед Сьюзен.
Сьюзен, кажется, скучала, но Адриану не было до нее особого дела. Он ее не приглашал — он не несет ответственности за ее досуг. А досуга здесь у нее было двадцать четыре часа в сутки. Благо тетя Маргарет рада была молодой и внимательной собеседнице.
Адриан и понятия не имел, что Сьюзен по ночам грызла от досады и обиды подушку и строила такие же изощренные планы убийства Анны, как он — Джеймса. Она приехала сюда, чтобы быть с Адрианом, а вместо этого оказалась в одиночестве. Сьюзен плохо переносила одиночество и отсутствие поклонников, и общество тети Маргарет могло утолить эту потребность, как вода — голод. Лучше чем ничего, но от истощения не спасает.
Сьюзен очень рассчитывала, что события развернутся по сценарию «пришел, увидел, победил». Она, конечно, и представить не могла, что Адриан сразу же по приезде потащит ее знакомиться с соперницей, но тем ярче была ее радость от такого поворота судьбы.
Она ожидала, что «соперницей» окажется милая простушка, неведомо чем прельстившая наследного графа Рочестерского — возможно, своей экзотичностью для его отточенного на лондонских львицах вкуса. Вместо этого она столкнулась с привлекательной, умной, изящной женщиной, которой гораздо больше теплых стен домашнего кафе подошли бы недописанные холсты в мастерской где-нибудь на Средиземном море. Она сразу поняла, что это и есть то самое «увлечение», про которое говорила тетя Маргарет, — по напряжению, которое витало в воздухе между ними троими.
Возможно, они с Адрианом поссорились, иначе откуда эта холодность, но…
Почему, почему тогда он не пришел за утешением к ней, Сьюзен?
Почему делает вид, что забыл о самом ее существовании, когда они живут в соседних спальнях и едят за одним столом?!
Что еще нужно сделать, чтобы он ее заметил — на фоне старинной мебели и портретов своих предков?
Ясно одно. Адриан, похоже, переживает не самые лучшие времена, и переживает их однозначно из-за этой женщины. И если «увлечение» внезапно превратилось в полную болезненную отчужденность (а Адриан никуда из дому не выходил, Сьюзен знала), значит, оно не так поверхностно, как могло бы быть.
Однако, похоже, проблема эта решилась сама собой — во всяком случае, без участия Сьюзен, и она убеждала себя, что это очень хорошо, потому что, если честно, не представляла, что сама могла бы сделать. Ей как-то раньше не приходилось нейтрализовывать девушек Адриана — они появлялись в его жизни, как бабочки-однодневки, и, если не через день, так через месяц уж точно, исчезали.
Сейчас же самое большое, что могла сделать Сьюзен, — это скрасить дни Адриана и закрепить, если можно так выразиться, поражение Анны Бартон. Чтобы у той не осталось никаких иллюзий на тему того, что можно все вернуть. Так как Адриан в ее сочувствующей компании не нуждался, Сьюзен решила обойтись вторым.
Когда она в конце концов улизнула из дома Томсонов под предлогом шопинга, без которого приличной девушке жизнь не в радость, и, прилично поплутав по городку, в котором такси не было как таковых, вошла в кофейню Анны Бартон со странным южноамериканским названием, ей Анну стало почти жаль.
Анна умело накрасилась, но опытный женский глаз сразу видел, что скрыто под слоем декоративной косметики — синяки под лихорадочно блестящими глазами, а вот бледность вполне натуральная, и волосы аккуратно уложены, а не как в прошлый раз, когда они сами по себе лежали пышно и естественно.