охотой и собирательством. Напоминаю: благодаря превосходящей физической силе мужчины
естественно занялись охотой, в то время как более слабые женщины вынуждены были
оставаться дома и заниматься огородничеством и воспитанием детей. Четко и ясно — но, как
выясняется, исторически неверно.
Такое прочтение прошлого ищет историческое происхождение моделей, которые мы видим
сегодня. Но вот одно недавнее исследование предполагает, что мясо составляло довольно
малую часть человеческой диеты на заре времен, а следовательно, пресловутая охота не имела
особого значения. Мужчины изобрели оружие, и это было великое техническое достижение,
но оно ли позволило культуре развиваться (мужскими усилиями)? Оказывается, вероятнее
всего.» большим технологическим «прыжком» было изобретение перевязей, которые
придумали женщины с младенцами, что позволило им нести и ребенка, и продовольствие.
Может даже быть так, что вертикачьное положение людей зависело не от охоты, а от
изменений в процессе сбора продовольствия него хранения. Защитники «маскулинного»
развития человечества продолжают отстаивать роль охоты в формировании потребности
сообщества асоциальном (мужском) союзе для выживания сообщества, но ведь на самом деле
это выживание в буквальном и материальном смысле зависит, скорее, от связи матери и
младенца. Более точная антропологическая картина требует нашего признания, что женщины
были не просто пассивными и зависимыми производительницами детей, но активными
участниками технологического и экономического развития общества43.
Посмотреть на это по-другому предложила Элен Фишер. Она обратила внимание на
потрясающее сходство между современной американской культурой и ранними человечески-
ми культурами. Мы унаследовали как биологически естественную нуклеарную модель семьи,
то есть брак с одним
109
партнером в течение всей жизни, разделение дома и рабочего места — все это, по всей
видимости, является относительно недавними культурными изобретениями, характерными
для оседлых земледельческих обществ. С другой стороны, развод и повторный брак,
институционализированная забота о детях, женщины и мужчины, работающие одинаково и
дома, и вне его, — все это более типично для предшествующих им обществ охотников и
собирателей, существовавших в течение миллионов лет. Возможно, предположила Фишер,
после того как прекратился краткий эволюционный отдых, связанный с периодом
существования оседлых земледельческих цивилизаций, в течение которого доминировали
мужчины, войны и единобожие, мы возвращаемся к нашему «истинному» человеческому эво-
люционному пути. «Поскольку мы движемся назад к будущему, — пишет она, — есть много
причин полагать, что наступит равенство полов, которое присуще нам по праву рождения»44.
Если это звучит слишком сказочно, то существует школа феминистской антропологии,
которая идет еще дальше. Большинство антропологов согласны с заключением Мишель
Розальдо, что «человеческие культурные и социальные формы всегда находились под
мужским доминированием», или с Бон-ни Нарди, которая не находит «никаких свидетельств
действительно эгалитарных обществ. Нет ни одного общества, в котором женщины участвуют
на равной основе с мужчинами в самых престижных видах деятельности»45. Но одна из школ
феминистской антропологии рассматривает такую универсальность как «этнологическое
заблуждение». Ученые этой школы утверждают, что есть и были общества, в которых жен-
щины и мужчины равны. К тому же, возможно, были и общества, в которых женщины
являлись доминирующим полом. Основываясь на археологических раскопках на Крите и в
других местах, Мария Гимбутас, Райан Эйслер и другие говорят, что неолитические общества
поклонялись богиням и были гендерно равноправными, истинным райским садом, в котором
женщины и мужчины, возможно, и действовали в разных сферах, но были равны и уважали
друг друга. Символом этого, пишет Эйслер, служит чаша, знак разделяемого разнообразия,
которое для древних народов было «партнерской» моделью
46
человеческого взаимодействия .
Потом вторглись варвары, принесли мужское доминирование, единственного всемогущего
мужского Бога и создали «смертельную власть меча», насильственный и иерархический мир,
пропитанный кровью войн и убийств. Мы жили ста-
110
кой хищнической моделью власти, в которой мужское господство, мужское насилие и вообще
иерархическая и авторитарная социальная структура являются нормой. В таком мире,
«яростно лишавшем Богиню и женскую половину человечества всей власти, управляли боги,
мужчины или война, — пишет Эйслер, — а мир и гармонию можно было найти только в
мифах и легендах о давно утраченном прошлом»47.
Другая история в жанре «только так»? Возможно. Для меня всегда сомнительны аргументы,
основанные на исследованиях смутного исторического прошлого, имеющих целью создать
модели будущего социального преобразования, поскольку они полагаются на селективные
свидетельства и часто используются для реакционной политики. И я не очень люблю
всеохватное разделение культур на «женские», миролюбивые, и противопоставленные им
«мужские», брутальные и насильственные. В конце концов, современный мир, при всей своей
склонности к убийствам, алчности и кровожадности, намного менее насильственен, чем
древние общества охотников и собирателей. Этнографические данные свидетельствуют, что
только около 10% таких обществ редко участвовали в войне, большинство же культур
оказывались вовлеченными в конфликты или непрерывно, или несколько раз в год. Среди тех
же самых бушменов из племени !кунг, которых Эйслер превозносит как «безобидных людей»,
уровень убийств выше, чем в Детройте или Вашингтоне! «Печальные археологические
находки, — пишет Фрэнсис Фукуяма, — указывают на то, что систематические массовые
убийства мужчин, женщин и детей происходили и в неолитические времена. Не было
никакого невинного века»48.
С другой стороны, почему мы так хотим верить в то, что мужское доминирование, так или
иначе, естественно и неизбежно? Некоторые из аргументов Эйслер выстроены на устойчивой
эволюционной базе: кажется вполне вероятным, например, что происхождение определялось
по материнской линии. Это делало бы его гораздо более определенным в культурах, которые
не понимали связи между половым актом и рождением ребенка девять месяцев спустя. И
можно поверить убедительным свидетельствам о том, что женщины играли большую роль в
ранних человеческих обществах, не принимая лишь аргумент про вторжение варваров,
принесшее бедствия и потерю Эдема.
Если антропологические исследования что и продемонстрировали, так это богатое
разнообразие человеческих культурных установлений и совершенно разные определения ген-
дера и сексуальности в разных культурах. Несколько теорий
ill
объясняют историческое происхождение этих моделей и предлагают способы изменить или
отбросить некоторые исторически навязанные или эксплуативные практики, не нанося при
этом ущерба нашему эволюционному наследству, Культурный релятивизм говорит нам о том,
что в огромном культурном разнообразии и историческом развитии традиций и культур мы
теряем обычаи, в которых больше не нуждаемся, как только они выполнили определенные
социальные задачи. «Поэтому утверждение о подчиненном положении женщин в прошлом не
должно быть аргументом при обсуждении того, что происходит сегодня и будет происходить
завтра», — пишет Элеонор Ликок49. Однако вопросы не исчезают. Учитывая такое разно-
образие сексуальности и тендера, кто ответит, почему мужское господство настолько
универсально? Если оно не неизбежно, как мы можем объяснить такое постоянство? Здесь
ответы нужно искать поближе к дому.
Глава 4
«Ага! Вот в чем дело!» Психологические
интерпретации тендерного развития
Ничто и никогда не оказывалось предметом столь догматических утверждений, основанных на
ничтожных научных данных, как мужской и женский типы мышления.
Джон Дьюи
На известной карикатуре изображены двое малышей, мальчик и девочка, с открытыми
подгузниками, которые рассматривают свои гениталии. И заголовок — «Ага! Вот в чем
причина разницы в наших зарплатах...» Карикатура возвращает нас к популярной идее,
основанной на теориях Зигмунда Фрейда, основателя психоанализа. Фрейд полагал, что
анатомические различия между мужчиной и женщиной приводят к формированию различных