Читать интересную книгу Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 - Макар Троичанин

Два коротких выстрела один за другим оборвали сладострастные воспоминания мерзавца и остановили поганое сердце, гнавшее ядовитую змеиную желчь вместо человеческой крови. Дёрнувшись от ударов свинца, Храп, наконец-то, замер, открыв рот и глаза, не веря, что лечить его не будут. Коробейников спрятал ТТ в кобуру, поиграл желваками на коричневых от избытка солнца и прилившей крови щеках, обтянутых задубевшей от ветра глянцевитой кожей, задавливая глубоко в себе ярость и ненависть, успокоился и распорядился:

- Ты, Ерофеич, садись за руль студебеккера и вместе с шофёром возвращайся в Эйшишкес. Обеспечь сохранность груза и жди нас. Парня они оставили в живых, рассчитывая, что он завезёт продукты на зиму в схрон, значит, дорога туда где-то недалеко. Мы останемся, поищем и, в случае, если найдём, доберёмся до логова, а там – по обстоятельствам. Пусть он хорошенько выспится, старшина, не береди понапрасну. Всё.

- А Таня? – обеспокоенно спросил Владимир.

- Мы привезём, - успокоил Коробейников.

- Нет, - решительно возразил, начиная трезветь, Владимир, испугавшись, что солдаты развернут одеяло, будут бесстыдно разглядывать настрадавшееся тело, а грубые мужские руки – прикасаться к нему. Он не видел, да и не хотел видеть, что истребители человеческих гадов давно догадались обо всём, но скромно молчали, оберегая благодарную память об отдавшей жизнь за их жизни.

- Её нельзя разворачивать.

- Не станем, - заверил Коробейников.

- Я возьму её с собой, - упрямился Владимир.

- Ладно, - после некоторого молчания согласился старший лейтенант, избавившийся от лишней мороки. – Морозов, неси брезент и верёвки. Завернём как мумию и вези. Ерофеич, попроси бабу Ганусю, чтоб прибрала по-божески, да в гроб положите.

Солдаты быстро освободили дорогу от сосны, осторожно уложили завёрнутую с головой в брезент Таню среди ящиков так, чтобы не толкали и не били и без того избитое без меры тело, старшина уселся за руль студебеккера, с одного качка завёл мощный мотор, вопросительно посмотрел на Владимира, уместившегося рядом в углу кабины с закрытыми глазами и плавно, без рывка, умело стронул тяжёлую машину, и они, наконец, продолжили путь к далёкому Минску.

- 10 –

Из Эйшишкеса, или по-русски – Радуни, Владимир выехал, как ни уговаривал Коробейников остаться и заночевать, поздно, надеясь без приключений часа за два добраться до Вильнюса и увидеться с тамошним гевисмановским консервантом. Голова побаливала, слегка подташнивало, но, в общем, состояние было сносным, и он бы радовался обратной дороге, если бы не гроб в кузове и не пустое место рядом.

Баба Гануся, обмывая с подругами Таню и переодевая в крестьянское смертное, белое с красным орнаментом, сокрушалась, матеря на чём свет стоит мужиков, способных так надругаться над женщиной. Видно, извергов не матери выносили, родили и вырастили, хуже зверья стали люди в войну, всё дьявольское, бесовское выперло наружу, спихнул чёрт ангела с плеч, сам вольготно разместился на загривке. Слушая, как она, закончив святое дело, честит ни в чём не повинного отмалчивающегося старшину, Владимир то бледнел, то краснел, боясь, как бы поток справедливой брани не перекинулся на него. Местные «изверги», узрев в руках шофёра три красные бумажки, в шесть рук торопко сбили из заготовленных впрок хорошо обтёсанных досок добротный гроб, положили на дно душистое сено, осторожно и умело уложили на мягкое ложе покойницу, накрыли ей лицо белым полотенцем с красными птицами и завалили сверху сеном так, чтобы не беспокоила тело дорожная тряска. Заколотили на живинку гроб, загрузили в машину, тесно обставив со всех сторон для надёжности ящиками и, перекрестившись, ушли поминать неизвестную Татьяну сначала в старенькую деревянную церковь, а потом и в магазин, а Владимир впервые облегчённо и свободно вздохнул, возвращаясь к жизни и к дороге на родину.

Машина ровно и бесстрастно урчала, унося живого и мёртвую от памятного пригорка и поваленной сосны, где их дороги резко и безвозвратно разошлись, так и не успев соединиться в загаданной дружбе. Оставшийся в живых не знал, как сильно постарел и стал осторожнее в проявлении чувств за сегодняшний день, внезапно и преждевременно перейдя от легкомысленной и бескомпромиссной молодости к сдержанной и терпеливой зрелости. Он только чувствовал, что стал как-то вдруг спокойнее и тяжеловеснее, как мюнхенский бюргер, и совершенно не беспокоился по поводу предстоящей встречи со штабным подполковником, к которому не испытывал ничего, кроме неприязни за то, что тот позволил жене мотаться по небезопасным дорогам и ощущать постоянные бытовые и моральные неудобства. Он даже немножко ненавидел штабника, представляя себе его плотным широкомордым мужиком с тупым властным лицом, не терпящим возражений и поучений жены, которую попросту не уважал и не считал ровней. И, пожалуй, немножко дрейфил, чувствуя невольную вину за гибель Тани. Главное же, он никак не мог решить, что вообще сказать подполковнику, затерявшемуся в бумажных сражениях и потерявшему жену в настоящем, пусть и малом для его амбиций, но жестоком. Нужно ли рассказывать всю горькую правду без утайки или ограничиться полуправдой и поберечь расстроенные нервы полководца? Хотелось бы о деталях умолчать, но если он будет настаивать? Конечно, как мужу следует выложить всё, но как человеку… Кто ж его знает, что он за человек, этот стратег, не желающий возвращаться в мирную жизнь? Как он воспримет насилие над женой? Придётся верное решение нащупывать при встрече. Самым неприятным для Владимира будет, конечно, вопрос о том, как же он позволил? И отвечать на него нечего, оправдание бессмысленно, потому что для родственников пострадавших любые ответы неубедительны. Для оставшихся в живых виной является уже то, что они остались живы.

После возвращения Коробейникова с командой они долго вдвоём обсуждали гибель Тани, точнее, как по возможности утаить стыдное и трагичное, хотя это и грозило командиру истребительного отряда серьёзным дисциплинарным наказанием. Но он, в память о понравившейся женщине с сильным характером, посчитавшей невозможным жить с осквернёнными душой и телом, готов был на всё. Оставалось только придумать правдоподобную легенду о сказочном уничтожении восьмерых вооружённых бандитов безоружным шофёром. А она-то и не получалась. Так ни до чего и не додумавшись, пришли, в конце концов, к неутешительному компромиссному решению: начальство должно знать всё, родственники и знакомые – в общих чертах, без фактов изнасилования и самоубийства. Приходилось с тоской и слабой надеждой положиться на скромность и отзывчивость руководства НКВД.

Коробейников сочинил пространный рапорт, в котором в красочных тонах, не соответствующих требованиям строгого документа, описал героизм шофёра Васильева В.И., который, воспользовавшись оплошностью зазевавшегося охранника, сбил его с ног, обезоружил, уничтожил и бросился, невзирая на смертельную опасность, на помощь экспедитору Каланчовой Т.А. Ему, бесстрашно вступившему в схватку с бандитами и освободившему потерявшую сознание женщину, повезло, что они, отвлечённые гнусной расправой над отчаянно сопротивлявшейся жертвой, не ожидали нападения, и это погубило их и спасло герою жизнь. Далее Коробейников просил руководство не предавать гласности факты изнасилования и самоубийства экспедитора, чтобы не пятнать её боевого партизанского прошлого и репутации мужа – бывшего начальника штаба полка, подполковника в отставке. Старший лейтенант не упомянул в рапорте одну немаловажную деталь – вальтер, и вообще не вспомнил о пистолете ни разу, как будто его и не было, и он не держал его в руках, опробуя патрон, и придумал другую – бессознательность Тани, хотя ни Владимир, ни, тем более, он сам ничего об этом не знали, но оба очень хотели, чтобы было именно так, чтобы читающие рапорт поняли, что насилие оказалось возможным только благодаря потере сознания женщиной. Владимиру Коробейников выдал краткую справку о том, что машина под номером таким-то с грузом продуктов для ЦТБ г.Минска, с водителем таким-то и экспедитором такой-то, возвращаясь из Гродно, на подъезде к с.Эйшишкес подверглась нападению банды, в результате чего погибла экспедитор такая-то, а груз частично испорчен и разграблен. Героическими и решительными действиями шофёра такого-то и подоспевшего отряда истребителей под командованием старшего лейтенанта такого-то банда была уничтожена, и машина отправлена по назначению. Гроб с телом погибшей отправлен с той же машиной по месту жительства её и родственников в г.Минск. Подпись: командир истребительного отряда старший лейтенант Коробейников. Договорились, что на все дополнительные вопросы, выкручиваясь и сохраняя память о Тане, отвечать будет героический шофёр.

То, что ястребки участвовали в уничтожении банды, было правдой. После отъезда Владимира со старшиной они нашли-таки в полукилометре от злосчастного пригорка, в низине, тщательно замаскированный молодыми деревцами и кустарником съезд на лесную дорогу, закончившуюся набитой тропой, которая вскоре распалась на несколько. Большинство тропинок уводило в сторону, теряясь в лесу, а одна привела к самому бандитскому логову. Хозяева чувствовали себя в глухом лесу в полной безопасности. Разведчику ничего, кроме времени, не стоило подобраться к дремавшему, сидя под небольшой сосной в обнимку с автоматом, сторожу, разомлевшему от густого парного осеннего воздуха, напитанного ярким, но не жгучим солнцем, одуряющим запахом хвои, устилающей всё вокруг толстым пружинящим ковром, и отмирающих трав и кустарников, испаряющих оставшиеся летние соки. Накинутая на шею удавка, перенятая у бандитов, притянула голову мгновенно проснувшегося охранника к дереву, заставив натужно захрипеть, хватаясь руками за скользкий шёлковый шнур в бессильной попытке ослабить удушье. Подоспевший Коробейников, дав сигнал разведчику чуть ослабить удавку, шёпотом спросил: