И блеск живой в очах, и звук рыданий
Как будто бы с соседнего двора
Доносится. И действовать пора!
Да, действовать пора,
опять скажу без шуток.
Что значит, действовать? –
то – леность превозмочь,
Трудиться, радуя родных и день и ночь,
Не расточая на тоску минуток.
Татьянушка! Свирель моя родная,
Ты, словно нянюшка Арина надо мной,
Рыдаешь и, от горя замирая,
Не пропускаешь строчки ни одной
Из переписки, из стихов, воспоминаний.
Да, были люди добрые средь нас.
Красавиц было много и свиданий.
Но круг друзей от бед меня не спас. –
Спасло доверие к святой молитве.
Неправда, что я был не христьянин.
Я верил в Господа, как ни один
Из этих, что вели меня на битву.
Возьми мой стих – он полон откровенья.
Он чист и светел как родник.
В нём и твоё отныне вдохновенье,
Твой стиль и твой язык!
96
СВИРЕЛЬ:
Беру, мой друг. Сама себе не верю,
Что смею брать, и всё-таки беру,
Вмещая всех в себя: Арину и сестру
Ребёнку вечному и маленькому зверю,
Которого и тигром называли,
И обезьянкой милой и
Сверчком,
Которого любили и ласкали.
О, Гений! Утоли мои печали
И погрози всем бедам кулачком!
А.С.ПУШКИН:
О, сколько ласки в этом обращенье!
О, ты, моя Свирель, моё свеченье!
Не плачь над старящимся юношей Поэтом!
Всем сердцем я молю тебя об этом.
Мы все, со временем в дитяти обратясь,
Укрепим сквозь века вселенской мощи связь.
Мы все, как сказано в Писанье, – люди – братья.
И все друзья мои придут ко мне в объятья!
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ
ТАМ РУСЬЮ ПАХНЕТ
Родившись в детстве в моём сердце из сказок, стихов и песен, романсов и оперных арий,
вырос МОЙ ПУШКИН – волшебник ярких снов наяву:
В синем небе звёзды блещут,
В синем море волны плещут.
Пушкин тоскующий:
Спой мне песню, как синица
Тихо за морем жила,
Спой мне песню, как девица
За водой поутру шла.
Пушкин торжественный:
В толпе могучих сыновей
С друзьями в гриднице высокой
Владимир-Солнце пировал:
Меньшую дочь он выдавал
За князя храброго Руслана
И мёд из тяжкого стакана
За из здоровье выпивал.
Самым таинственным был уголок, где Русью пахнет. Там, вокруг дуба, постоянно бродил
кот учёный.
У него было потом много имён: Барсик и Милик, Пушок и Мурзик, и даже Черныш,
Мурка и Масенька.
Чтение «Лукоморья»: У Лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том. И днём и
ночью кот учёный всё ходит по цепи кругом – погружало сразу в необъятно-блаженное царство
распевности, созвучий, полутонов, полутеней, в царство полёта духа, в пахнущее медом и хвоей
пространство, в нечто нежно-безбрежное, где «Русью пахнет».
Русью пахли потом всю жизнь и новогодняя ёлочка, и мамины пироги с черникой.
Русью пахло из русской печи, когда мамина сестра Зиночка пекла хлебы.
Русью на всю жизнь пропахла Сибирь, тот лесной уголок, где бывали мы вместе с
родителями в самые счастливые и далёкие дни нашего детства.
Там с огромных кедров падали терпко пахнувшие шишки, облитые янтарной смолой.
97
Там, в этой Руси, по кедрам прыгали смешные ласковые бурундуки, а на пасеке пахло
мёдом.
А по вечерам благодать деревенского быта разливалась теплым коровьим молоком из
подойника по кружкам…
Позднее Русью для меня пахли ковыльные волжские степи и пригороды Москвы и
Ленинграда.
Русью пахнут страницы пушкинских стихов и поэм, его рисунки, письма, воспоминания
о Поэте…
«Лукоморье» я выучила наизусть, ещё не обучаясь в школе. И потом, многие годы спустя,
в любом дружеском узком кругу люблю слушать и читать его вновь и вновь, замирая от
очарования музыкальных пушкинских строк, превращая в игру искушение спросить: А что там
дальше за словами: «Там лес и дол видений полны»? Или – « Там королевич мимоходом
пленяет грозного царя…» – Что дальше?
Не перестаёшь удивляться, что поэма эта была написана двадцатилетним поэтом.
Пушкин вошёл в моё детство так же естественно, как приходит любовь к маминому
голосу (наверное, еще в маминой утробе!), к папиной бесподобно-смешной шутке, к солнечному
зайчику на подоконнике, к весенней капели, стучащей по водосточной трубе.
Пушкин ко мне пришёл так, как он входит, видимо, в детство каждого, кто не отринут от
классической литературы, где в семье на первом месте не мебель и не телевизор, а книга.
И не любая книга – не детектив и не дешёвая любовная романтика,– а серьёзное чтение,
помогающее познать историю Родины, её сердце, Душу народа.
Пушкин приходит в детство. А то, что из детства, то навсегда, – говорит Марина
Цветаева.
Пушкин стал для меня Пророком и путеводителем по жизни – от малых лет и до
сегодняшнего дня. Он открылся мне по-новому в известных чарующих строках:
О, сколько нам открытий чудных
Готовит просвещенья дух,
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг,
И случай – Бог изобретатель…
Детство имеет свои рубежи – счастливые и несчастливые. Так же звонко журчащий
ручеёк пушкинской поэтической сказки, разливаясь в пространстве судьбы, приобретает
очертания полноводной реки, где может жить русалка, где «наши сети притащили мертвеца»,
где, смыкаясь с морем, шумит «свободная стихия», готовая обрушить на тебя шквал блестящих
зеленоватых брызг или открыть бездну неизведанного, таинственного, оглушающего).
…Был жаркий летний день. Один из самых чудесных предвоенных дней, прекраснее
которого трудно было придумать.
Но это был уже день не того безмятежного детства, где вместе со мной и братом Вовкой
ходил по берегу быстрой сибирской речушки папа, рассказывая нам о растениях и птицах.
Смеялся, бегал с нами наперегонки, рисовал на песке невиданных зверей. Это был уже
день другого детства – без доброй папиной шутки, без его весёлых розыгрышей, без папиных
умелых ласковых рук, без его серых внимательных добрых глаз.
Напряжённое ожидание – без вопросов к маме, без плача, без слёз – затаилось в сердце,
как нахохлившаяся усталая птица, которую боишься вспугнуть неосторожным жестом,
движением, шагом.
Не знаю, ждал ли кто ещё папу так, как я – мама, брат, тетя Соня,– не знаю. Только с тех
пор, как глубокой осенней ночью люди в серых шинелях куда-то увели отца, сердце мое
погрузилось в молчаливое томительное ожидание. Дверь должна была однажды открыться, и ОН
появится на пороге!
Боль в сердце с годами притупилась, спряталась глубоко-глубоко и только ждала случая,
чтобы выплеснуться странно и неожиданно.
…Прибежав однажды домой после пионерлагеря, вижу на подушках – моей и брата – в
голубой и розовой обёртках красивые корзиночки с конфетами…
Сердце вздрогнуло и забилось в бешеном ритме: ЭТО ОН – ОТЕЦ! Сомнений никаких
нет, СВЕРШИЛОСЬ!
И вдруг – как обухом по голове – голос тёти Сони: «Приходила Мария Васильевна
(знакомая богомольная старушка) и принесла вам с Вовой гостинцы…»
98
Задохнувшись от горя, выбегаю из дома, мчусь, не зная куда. Падаю в травы на задворках
– там по пояс конопля и крапива. Бьюсь в отчаянных рыданиях, пока меня не находит и не