Шелленберг появился через несколько часов. «Постарайтесь сделать так, чтобы Гиммлер отправил меня в Стокгольм. Все гороскопы при вас?» Такими словами Шелленберг приветствовал меня. Вид у него был измученный; он дрожал, пожимал мне руку и улыбался, чтобы скрыть страх. Мы сели в плетеные кресла с замусоленными подушками и торчащими прутьями; при каждом движении кресла скрипели. Комната была гнусная, грязная, тускло освещенная. Зловещая обстановка усугубляла надвигающуюся беду.
Шелленберг был совершенно сломлен, и я узнал, что идея вызвать меня в Любек принадлежала не Гиммлеру, а ему. Никто из сотрудников Отдела VI не знал об угнетавших их шефа проблемах. Это я понял после разговора с адъютантом Шелленберга, Францем Герингом, и другими людьми его штаба. По всем углам в спешке шли сборы к отъезду, туда-сюда сновали адъютанты, ординарцы, а Шелленберг рассказывал мне о своих невзгодах: «Западные державы по-прежнему отказываются вести переговоры с Гиммлером, а прекращение военных действий на основе безоговорочной капитуляции для вермахта неприемлемо. Что теперь будет? Общественность за рубежом через агентство Рейтер узнала о наших контактах со шведами и о записке Гиммлера. Что я скажу рейхсфюреру?»
И пока я разыскивал в своих папках астрологическую информацию, необходимую для ответа на этот вопрос, Шелленберг продолжал: «Гиммлер обвинит меня в том, что я поставил его под удар, потому что теперь Гитлер лишит его занимаемых постов. Все разваливается!»
Ни слова не услышал я из его уст о собственной судьбе или о том, что ждет его семью, очаровательную жену, малолетних детей. Когда я сам заговорил об этом, Шелленберг ответил кратко: «Не так важно, что будет со мной. Если рейхсфюрер пошлет меня в Стокгольм на переговоры о выводе наших войск из Норвегии, я попытаюсь что-то сделать через Бернадотта. У меня есть еще шанс. Полагаю, Керстен к нашим делам утратит всякий интерес, вряд ли стоит с ним связываться». Это он произнес со злостью, потом сообщил, что Гиммлер намерен обсудить со мной этот проект, поскольку поиски решения продолжаются.
Я отвечал, что надежд что-либо изменить сейчас очень мало. «Но я попытаюсь с ним поговорить о прекращении военных действий в Норвегии и Дании, — сказал я, — в этом случае мы смогли бы начать переговоры об эвакуации наших войск из Норвегии».
Шелленберг досадовал на то, что шведы до сих пор отказывали нам в проходе через их территорию. Гиммлер надеется, добавил он, что благоприятное решение вопроса может быть найдено после смерти Гитлера. Это, разумеется, было бы наилучшим решением для Гиммлера, оно бы позволило ему на время остаться у власти в качестве преемника Гитлера, что, по его словам, стало бы «стабилизирующим фактором» для страны.
Невероятно, но Гиммлер все еще надеялся убедить западных союзников объединиться с Германией против русских. Он полагал, что западные союзники его примут с распростертыми объятиями.
Он любил повторять, что Эйзенхауэр постоянно следит за его эсэсовской периодикой «Die Schwarzekorps», и на этом основании делал вывод, что верховный главнокомандующий союзными войсками в Европе благосклонно относится к его организации и войскам СС. Вряд ли это можно было считать проявлением излишнего оптимизма. Скорее, такие заявления свидетельствовали о полном непонимании военной и политической обстановки после Ялтинской конференции. Хотя Шелленбергу и удалось организовать встречу Бернадотта с рейхсфюрером и — несмотря на то что она закончилась безрезультатно — он был готов к новой встрече и новым переговорам, это был не более чем жест для успокоения Гиммлера, что-то вроде слов утешения врача умирающему. У Бернадотта цель была одна: используя Гиммлера, дать возможность Красному Кресту исполнить свой долг. У Бернадотта и мысли не было попытаться спасти Гиммлера.
Когда Шелленберг выговорился, я сказал, что мне надо уединиться на час, чтобы освежить в памяти гороскопы и в тишине, в покое подготовить интересующие его вопросы. Прежде чем встретиться с Гиммлером, я хотел посмотреть, какие созвездия должны были вскоре взойти. После всех переживаний и потрясений последних дней, когда постоянно приходилось двигаться, я чувствовал, что мои физические и умственные силы на исходе, и теперь мне было совершенно необходимо побыть в одиночестве. Примерно через час я снова встретился с Шелленбергом и изложил ему свои соображения. Его гороскоп не содержал указаний на то, что жизнь его в тот момент подвергалась опасности. Зато налицо были знамения предстоящего путешествия. Поэтому я посоветовал ему готовиться к поездке в Швецию и подумать о том, кто будет его сопровождать. После легкого ужина Шелленберг велел шоферу отвезти нас на командный пост к Гиммлеру.
В холле гостиницы в нос ударил затхлый запах давно немытых тел и неменявшейся одежды. Измотанные беженцы, преклонив головы на столы, пытались подремать. Другие сидели на своих пожитках в ожидании транспорта, который смог бы отвезти их подальше на запад. Младшие офицеры отрывисто и громко выкрикивали команды. Это была картина всеобщей беды и полнейшей неразберихи.
Мы ехали тем же путем, что и несколько дней назад, когда сам Гиммлер сидел за рулем. Тогда все, кто был в машине, находились под тягостным впечатлением от только что отданного Гиммлером приказа генералу Штейнеру — атаковать противника. Шелленберг от этого приказа пришел в ужас, но, поскольку он не имел боевого опыта, с его мнением можно было не считаться. Однако военные советники СС и адъютант Гиммлера сошлись на том, что продолжение кровопролития ни к чему хорошему не приведет.
По дороге Шелленберг рассказал мне, что недавно Гитлер оказался в весьма критической ситуации: в продолжении нескольких часов он был совершенно отрезан от внешнего мира, и никто не знал, жив ли он. «Вы говорили, что по гороскопу он умрет в конце апреля, — сказал Шелленберг. — Судя по последним донесениям, он истощен физически и морально. Но люди из его ближайшего окружения по-прежнему слепо исполняют его приказы».
Герман Геринг уже не представлял угрозы; его созвездия были просто ужасны. Это я установил раньше и через доктора Брандта известил о том Гиммлера. В тот момент Геринг по приказу Гитлера находился под арестом. В любом случае этот человек был слишком ленив, чтобы решиться на какие-то энергичные действия.
Как я уже писал, сообщение агентства Рейтер о переговорах Гиммлера с графом Бернадоттом привлекло к себе внимание мировой общественности. Рано или поздно это непременно должно было дойти и до Гитлера. Сегодня мы знаем со слов Ханны Рейч, что Гитлер, узнав о вероломстве Гиммлера, метался от ярости как сумасшедший.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});