Читать интересную книгу Укрытие - Трецца Адзопарди

И мертвая, подхватывает мама.

Они хихикают — совсем как колдуньи из сказки.

Ну и ладно, говорит мама. Она тебе вряд ли понадобится. Только уж отцу не говори.

Папе-лапе не скажу, говорит Селеста, и они снова прыскают со смеху.

Мама щелкает замком сумочки, сует в нее кроличью лапку. Я чувствую, как лапка ныряет в темноту сумки, пристраивается рядом с губной помадой, пудреницей, расческой. Пропитывает их своим запахом.

Сальваторе человек непьющий — разве что рюмочку «Адвокаата», когда взгрустнется, или стаканчик пива по праздникам, но еда была такой соленой, а шампанское таким легким, что он довольно быстро напился. Сальваторе садится на край сцены и смотрит, как жених с невестой еще раз обходят зал — жмут руки, целуют гостей. Маленький мальчик в костюмчике подбегает к Селесте; она наклоняется, чтобы он приколол деньги к фате. Сальваторе ищет глазами Карлотту—им тоже надо что-то дать, а кошелек у нее. Карлотта в толпе танцующих, смотрит, как Ева отплясывает твист. Ева клонится набок, и Сальваторе любуется изгибами ее тела. Бедро плавно перетекает в талию; золотые босоножки болтаются в руке, босые ноги с красным педикюром ввинчиваются в пол. Ева такая складная, она могла бы и в обувной коробке сплясать, а у Карлотты тело будто водой налито: она, когда танцует твист, колышется, как желе. Сальваторе и это нравится.

Мы стоим на мосту у Парк-плейс, рядом с невысокой, заросшей мхом стеной. Мне хочется до нее дотронуться, я знаю, какой мох пористый, упругий, а внутри влажный, но я не осмеливаюсь из-за новых белых перчаток. Варежки я носила, а перчатки — никогда. В пальчики левой мама вставила ершики для трубок, обернутые ватой. Получилось замечательно: я могу сгибать их, как захочу. И руки выглядят почти нормальными.

Дыши глубже, Дол, говорит мама. Пусть легкие проветрятся.

Услышав шум мотора, она оборачивается. Она такая красивая — от оттеночного шампуня волосы стали золотисто-каштановыми, в ушах серьги розового жемчуга, которые она позаимствовала у Евы. На ней синее парчовое платье с блестящими полосками, на руке белая сумочка. Через пару минут она ставит ее на стену. Внизу течет река.

Мам, ты помнишь кролика Фрэн? — спрашиваю я.

Да, отвечает она настороженно.

А где же он, мам? Куда подевался?

Я начинаю тихонько скулить. Мама не сводит глаз с воды.

Он сбежал прошлой ночью, говорит она, отвернувшись от меня, и ее слова уносит ветер.

…твоя дурочка сестра забыла закрыть задвижку. Это вранье. Мама — врунья. Я видела, как Роза запирала клетку, и видела отца, запустившего руки в кролика. Видела собственными глазами. Теперь я ничему не могу верить.

Мартино просовывает Еву себе под руку и крутит, крутит, крутит ее, собирается отпустить и снова тянет к себе. Рот у нее раскрыт, она смеется и прерывисто дышит; совсем рядом — запах кожи, золотые искорки в его глазах; где-то вдалеке вертится вокруг зал, разноцветный, в огнях. У Евы кружится голова, она хватается пальцами за лацкан его пиджака, ладонь кладет на грудь — туда, где сердце.

Уймись, Тино, ты меня уронишь! — кричит она. Мартино смотрит на нее и улыбается, глядит поверх ее головы в угол зала. Она наблюдает за ним, а он за чем-то другим. Улыбка сползает с его лица. Ева чувствует, как подпрыгивает его сердце. Она оборачивается и видит двух мужчин, пробирающихся между танцующих пар. Первый — Паоло, шафер, но теперь она вспоминает его и по снимку—по снимку в «Криминальных новостях».

Брат Пиппо? — Это скорее утверждение, чем вопрос. Мартино накрывает ее ладонь своей и прижимает к груди.

Я его раньше не видел, говорит он, не сводя глаз с мужчин. Тот, что за ним, Джо Медора.

Ева ищет глазами Мэри, пытается высвободиться, но Мартино держит ее крепко.

Мне надо найти Мэри, говорит она. Она захочет с ним увидеться.

Поздно уже, говорит Мартино и легким кивком показывает Еве, куда смотреть: к тем двоим присоединяется Фрэнки — со шляпой в руке, через которую перекинут плащ. Все трое исчезают в толпе.

Мэри роется в сумочке, подставив ее под свет фонаря. Она вытаскивает бутылочку с прозрачной жидкостью, отвинчивает крышку и делает долгий глоток из горлышка. Небо сереет. Свет фонарей кажется красным, потом оранжевым. Она делает еще глоток, закашливается. Машины разворачиваются под мостом, фары скользят по стене, высвечивают ее, едут дальше. Мэри вытаскивает попавшую в рот прядь волос, заматывает ее вокруг уха. И вспоминает шафера. Произносит чуть слышно:

Паоло.

Паоло с тенью, упавшей на лоб. Она представляет снимок из «Криминальных новостей» в цвете. «Знаете ли вы этого человека?»

О да, говорит она. Я знаю этого человека.

Мужчины идут гуськом в конец зала. Паоло забросил плащ на плечо, согнутый палец торчит у уха. Джо, опустив голову, пробирается к боковой дверке, ведущей на улицу. Он открывает ее и пропускает Фрэнки, который замирает на мгновение. Ветер свободы дует ему в лицо. Он оглядывается на полный народа зал. У сцены Роза гоняется за Фрэн, хватает ее за край платья, и обе они с хохотом валятся на танцующую пару. Вдалеке Фрэнки видит Селесту, которая разговаривает с кем-то. Может, с Мэри? Хотелось бы посмотреть на нее в последний раз. Он привстает на цыпочки, прищуривается — ему мешает свет ламп и сигарный дым, но женщину рядом с Селестой загораживает спина Пиппо.

Фрэнки, невозмутимо говорит Джо, пора.

Фрэнки протискивается в дверь и выходит за двумя мужчинами в переулок.

Стой здесь, Дол, хорошо? Никуда не уходи. Обещаешь?

Мэри видит, как они торопливо идут по улице: Фрэнки, Джо Медора, Паоло. Она поворачивается, кидается под мост, к ним. Они останавливаются около стоящей у тротуара машины, открывают дверцы, ныряют внутрь.

Джо! — кричит Мэри. Фрэнки! Джо!

Она бежит. Из бутылки в руке выплескивается жидкость, переливается в свете едущей сзади машины хрустальным блеском. Гулко — как будто она падает в колодец — звучит ее крик:

Джо! и перекрытие моста эхом возвращает его.

Марина! Девочка моя!

Машина Джо впереди, она трогается с места.

Фрэнки вглядывается в заднее окошко, видит Мэри с разлетающимися волосами, в сверкающем на бегу синем платье, с бутылкой, улетающей по дуге в темноту. Фрэнки понимает, что она его не может видеть, но все-таки поднимает руку — сказать прощай, уезжаю, корабль ждет, — левую руку, с кольцом.

Пропавшие

Я бы ждала и ждала, хоть вечность. Она не вернулась. Некоторые пятилетние дети боятся самого худшего: что ее сбила машина, что ее забрали инопланетяне или похитили привидения. Но я знала свою маму, я знала, она, как и отец, должна была сбежать. Когда начался дождь, я перебралась под дерево. И так тихо стояла, что Ева чудом заметила меня в темноте. Она увидела мамину сумочку, брошенную на мосту, узкий проем в стене, через который едва можно протиснуться, две борозды на грязи у берега. Ева, совсем на себя не похожая, металась туда-сюда вдоль низенькой стены и звала нас.

Мэри! Долорес!

Приставив ладонь ко лбу, как моряк, высматривающий сушу:

О господи! Мэри!

Теперь всякий раз, стоя под деревом, я вспоминаю это; круг земли из которого торчат корни — не разглядишь, споткнешься; капли дождя, мягко шлепающиеся на землю; свет фар, скользящий по мосту; и Ева, пробирающаяся вдоль замшелой стены. Увидев меня, она перестала кричать, оперлась рукой о стену. Перевела дыхание, попыталась улыбнуться.

Привет, Лепесточек, сказала она тихо. Тут такая грязь — скользко! и стала оттирать свой тонкий каблук об камень. А потом, словно между прочим:

Куда же твоя мама подевалась, а, Дол? будничным голосом. Чтобы я не боялась.

Когда я пытаюсь представить себе, как выглядит Ева сейчас, у меня перед глазами встает Линда Харрис: она сидит в справочном отделе библиотеки, в то время как я взяла «отпуск по семейным обстоятельствам». Линда высокая платиновая блондинка. Возраст—предпенсионный. Ее возлюбленного зовут Мехмет — нравятся мне смугленькие, говорит она, словно я генетически запрограммирована это понимать. Может, Еву мне напоминает как раз то, какие мужчины ей по вкусу, а может, браслет с брелками, она его носит, не снимая.

Нужно включить в список Еву и Мартино. Он у меня в дорожной сумке — наверху, рядом с мешком подарков, которые я привезла сестрам. Что дарят незнакомым людям? Точно уж не духи, не платки, не украшения. Я купила шоколад, корзинку засахаренных фруктов, африканскую фиалку в целлофановой трубе. Все это напоминает ассортимент магазинчика на бензозаправке.

Я щелкаю выключателем внизу лестницы — в надежде, что зажжется свет наверху. Он, разумеется, не работает. В кухне висит голая лампочка, чересчур яркая. Она подчеркивает все то, чего прежде не было. Пустоту. Тишину. Безлюдье. В столовой темно, но даже сквозь задернутые шторы пробивается оранжевый свет уличного фонаря, стоящего у самого дома. Я вижу неясные очертания узкой кровати у окна. Должно быть, ближе к концу ее перенесли сверху. Она похожа на кровать отца — ту, которая стояла в Клетушке. Кровать застелена. На подушке, там, где лежала мамина голова, вмятина, и в ногах тоже — пошире, там сидела миссис Рили, вертя в руках посудное полотенце. Поначалу я не могла до него дотронуться, а теперь вхожу в комнату и разглядываю его: белое, с гордой алой надписью «Ирландский лен» по краю. Оно свернуто в трубочку. Меня пронизывает странное ощущение, мне кажется, что всё не на своих местах. В доме побывал тот, кто не знал его прежде, и положил вещи вроде бы куда положено. Либо так, либо мама просто забыла, где что было.