– У меня есть для нее красивые вещи. Теплое пальто, юбка и валенки. Один из крестьянин из Нестоито, я думаю, он цыган, принес их мне и сказал, что это вещи его дочери Тани.
Я краем уха слышу его слова. Я бледнею. Мое сердце останавливается. Хороший цыган! Хороший! Он помнит обо мне! Я боюсь, что он рассказал святому отцу всю правду. Если батюшка знает – все узнают.
– Я вижу, что у этой девочки есть большой крест. Кто дал тебе этот крест, девчушка?
– Не знаю. Он всегда был у меня.
– Хорошо! Очень хорошо. Врата небесные распахнутся перед тобой!
Я надеюсь, что они распахнутся как можно позже. Но в слух говорю:
– Спасибо, батюшка. Ваши бы слова, да богу в уши.
«Святая» Евдокия Ивановна высокомерно улыбается и говорит:
– Воспитанная девочка. Я ее воспитываю!
– Да, да. Я знаю. Тебе тоже воздастся за твои деяния.
Когда мы, наконец, вернулись домой, Стасик и я сели отдохнуть в саду. Мы оба растирали наши болящие колени. Я рассказала ему о том, что говорил батюшка.
– За ее деяния ей положено выжить из ума! – говорит не очень-то вежливо Стасик. – Страшная ведьма!
– Стасик, ты слышал о Братьях Гримм? Они писали сказки для детей.
– Нет. Мне не интересны такие глупости.
Я рассказала ему о Гензеле и Гретель.
– А, конечно! Это про дом из сладостей! Все сходится! Даже ведьма! Мне кто-то рассказывал, теперь я вспоминаю. Наверно мой дедушка.
Вдруг он нахмурился.
– Нет, это не дедушка. Мама мне это рассказала.
Я впервой увидела, как его голубые глаза наполняются слезами. Бедный, он всего лишь ребенок. Хотя, я даже не знаю, сколько ему лет.
Так проходили ночи и дни. Я стала привыкать к новому течению жизни. По ночам мне все еще не удавалось уснуть. Я лежала на кровати и думала. О Людмиле Александровне, о мудрой, доброй начальнице больницы, о сестрах, которые так за мной ухаживали. Даже о кладовщике я думала с симпатией.
Когда я еще раз их увижу?
22.
Так прошли несколько месяцев. Теперь я чувствовала себя гораздо лучше в доме ненавистной акушерки. Причиной всему этому был Стасик. Он, как мог, облегчал мне задания, которые нам давала акушерка. Стасик оказался хорошим мальчиком, очень взрослым и хроническим молчуном. Стасик понимал все без слов. Могу ли я нагнуться, могу ли заполнить печь дровами, могу ли принести воду из колодца. Если бы не Стасик, я бы никогда не смогла выполнить требования акушерки, которая с каждым днем становилась все строже. Но все же мне было легче, потому что она уходила утром и возвращалась вечером. Иногда она вообще не возвращалась. Когда она приходила, начинались нескончаемые жалобы на боли в горле, в спине и вообще во всем теле. Я приносила ей тарелку супа, который я готовила на плите во дворе. На улице еще было тепло, несмотря на то, что пришла осень. Каждый день я готовила другой суп. Я использовала все овощи, которые были в огороде. Иногда я даже добавляла несколько кусочков курицы. Она ценила мое кулинарное мастерство. Даже хвалила меня. Стасик был счастлив избавиться от приготовления супа, чистки картошки и других вещей, которые он с пренебрежением называл «женской работой».
Как я уже говорила, Стасик был не особо разговорчив. Он как-то по-особенному на меня смотрел. Его глаза говорили все за него. Я понимала его.
У него был секрет. Я была недостаточно любопытна, чтобы расспрашивать его. Мне было достаточно груза моих секретов. Я не приставала к нему с вопросами. Он этого терпеть не мог. Стасик был полон любви, он особенно заботился о моих коленях. Он сделал из тряпок щитки для колен. И я действительно смогла стоять на коленях в церкви часами. Я могла стоять так целый день. Я читала Стасику стихи Пушкина. Пушкина я нашла в одном из пыльных углов. Стасик плохо читал по-русски, но очень уважал Пушкина. Он понял, почему я обожаю эти стихи. День за днем, мы оставались вдвоем в доме акушерки. Иногда к нам заходил Петя, сын медсестры Поплавской. Петя приходил с корзиной сюрпризов: толстые носки, которые мне связала одна из сестер из шерсти, которая «усохла» в кладовой больницы, варенье, приготовленное его мамой и пирог из кукурузной муки и сахарной свеклы. У этого пирога было странное название: малай. Он удостоился высокой оценки Стасика, и, конечно же, моей.
Петя был высоким мальчиком. Он был старше нас, широкоплечий, с длинным носом и умными глазами. Он был настолько похож на свою мать, что нельзя было ошибиться в его происхождении. Он тоже был большим молчуном. Обычно он приносил свои учебники из школы и пытался обучить меня алгебре и геометрии. Я оказалась полнейшей дурой. Мои способности проявлялись в основном в языках, истории и литературе. Во всем, что касалось точных наук, как говорил Стасик, я была полным провалом. Они оба смеялись надо мной и пытались силой впихнуть то, что не входило само. Приход Пети был для нас праздником. Стасик с Петей закрывались, уплетали огурцы и болтали часами. Меня не допускали к этим разговорам. Но, несмотря на это, я была очень рада приходу Пети потому, что он приносил мне новости из больницы. Письма от врачей и несколько слов от его матери, которые сопровождались любовью и поцелуями, очень меня взволновали. Петя сказал:
– Только не плачь. Не плачь. Я ненавижу девочек, они всегда плачут! Девчонки плачут, когда они радуются и когда огорчаются! Какой вы породы?!
В общем, жизнь была не такой уж страшной.
Однажды, в начале сентября, было облачно и дул сильный ветер. Сезон огурцов давно закончился. Мы перекладывали их в банки. Мы делали это в «рабочей комнате» – в холодной комнате дома. Вдруг вбегает Петя. Он вспотел, был очень взволнован и кричал:
– Таня, Таня, пошли скорей!
Я никогда не видела Петю в таком состоянии.
– Что случилось? – спрашиваю. – Петя, говори, что случилось?
– Таня, горе! Анюту забрали в лагерь!
– Что за лагерь?
– Это вроде тюрьмы. Тюрьма, где держат жидов.
– Что ты такое говоришь? Анюту? Но она же кроха?!
– Усатый Плутоньер приехал в больницу с несколькими мерзкими типами, потребовал одеть ее и посадить в коляску, которая ждала снаружи. Доктора прибежали и стали по всякому просить его оставить девочку в больнице, потому что она еще не выздоровела. «Она принесет вам беду! У вас нет права держать ее в больнице! Я закрою тут все за час, если вы будете сопротивляться и не отдадите мне это мерзкое существо!»
Петя замолчал и отвернулся, чтобы я не видела его слез.
– И что случилось?
– Доктора его умоляли. Обещали ему все что можно: деньги, льготы, бесплатные лекарства. Моя мама упала в обморок и до сих пор плохо себя чувствует. Анюта кричала, как будто ее режут. Все больные повставали с кроватей, и вышли посмотреть, как тащат эту малютку в лагерь евреев Любашевки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});