Читать интересную книгу Синдром удава - Борис Витман

Я нещадно ругал себя за неосмотрительность и за то, что не смог проявить должной выдержки. Но что-то было и выиграно. Элизабет взяла меня под руку, и мы отправились к ней домой.

Да, по-видимому, в моем положении не всегда достаточно было проявлять осмотрительность и осторожность. Надо, чтобы еще очень везло. Правда, если везет чрезмерно, — это тоже плохо. Но эта опасность уже совсем иного рода... Не будь этого неразумного и неосмотрительного поступка, вряд ли бы я попал в дом Элизабет фон Кеслер.

Мои приятельские отношения с Элизабет безусловно давали возможность получить ответ на интересующие нас вопросы. Но тут я столкнулся с новыми проблемами. Необходимо было войти в доверие к ее мужу. А для этого требовалось прежде всего как-то повысить мой сословный ранг (фон Кеслер происходил из старинного дворянского рода). Эту проблему мы обсудили вместе с Вилли, и в моей зачетной студенческой книжке перед фамилией появилась впечатляющая приставка «фон». В дальнейшем эта приставка появилась и в других моих документах уже в целях сохранения конспирации. Осуществить это удалось благодаря влиятельным связям Вилли. Я был представлен фон Кеслеру как студент, земляк его супруги, и, видимо, произвел неплохое впечатление. Человек любознательный, он интересовался всем, что связано с Советским Союзом и странами Восточной Европы, любил поспорить о свойствах характера их народов, об искусстве и культуре. По-видимому, он нашел во мне полезного собеседника. Часто он уводил меня в свой кабинет и там, дымя сигарой, делился планами расширения концессий на захваченных землях. Я сделался в их доме своим человеком. Он стал подключать меня к своей работе. Это было большой удачей. Теперь я имел доступ к производственным делам и мог в какой-то степени даже оказывать влияние на характер решений. Иногда вместе с Кеслером, иногда один я выезжал по делам производства. Побывал в Праге, Каменец-Подольске, Львове, Теплиц-Шенау и других городах. Почти каждая поездка давала возможность раздобыть нужные сведения, имеющие отношение к военному производству. И хотя это были отрывочные, разрозненные сведения, я понимал, что где-то они сходятся в узел и в конечном счете способствуют скорейшему окончанию войны и победе над фашизмом.

Мои контакты с семьей Кеслер не остались без внимания семьи Колесовых. Лиля устроила мне что-то вроде сцены ревности. Наши отношения дали трещину. Как бы тяжело это ни было, пришлось постепенно расстаться с хорошими и даже близкими мне людьми.

18. Венские встречи

Как-то я оказался в компании трех офицеров технической службы. Один из них только что побывал на Восточном фронте и делился впечатлениями об увиденном. Говорили о тяжелом положении и о том, что война может быть выиграна Германией только с помощью разрабатываемого сейчас совершенно нового оружия огромной разрушительной силы и что для этого нужно еще немного продержаться. Такое я услышал впервые и понял всю значимость этой информации сразу. Но, как ни старался, ничего более конкретного узнать так и не смог. Однако, кажется, перестарался...

Тогда еще мало кому было известно, что Германия близка к созданию атомной бомбы. После очередного моего вопроса один из собеседников сказал:

— Никак не пойму, откуда вы родом. То, что вы не австриец, эго ясно. У вас какой-то необычный акцент...

Это уж было вовсе некстати, надо было что-то придумать. Но я полез на рожон и спросил:

— Кто же я, по-вашему?

— Похоже, вы родом из Дании или Нидерландов.

С этим можно было бы согласиться. А вдруг он сам оттуда?

— Нет, вы немного ошиблись. Я русский, из Москвы.

Все трое дружно рассмеялись, настолько неправдоподобными показались им мои слова. Вопрос о моем происхождении больше не возникал.

Когда двое ушли, третий сказал:

— Я понимаю, что вы пошутили. Но скажу откровенно, нисколько не удивился бы, встретив вас в форме английского или советского офицера...

Это было серьезное предупреждение, и мне стоило призадуматься.

Среди довольно обширного круга знакомых Элизабет фон Кеслер были разные люди. Меня в первую очередь, естественно, интересовали те, кто мог быть источником секретной информации. Но были и просто интересные личности. Как-то меня познакомили с профессором Л., доктором теологии. Он слыл человеком высокой морали, больших познаний и ума. Узнав о религиозном предмете его исследований, я едва не рассмеялся. В мое упрощенное миропонимание не укладывалось, как может умный, образованный человек верить в какую-то чепуху, когда все уже давно известно и доказано, что Бога нет и быть не может. При первом же удобном повороте беседы я ринулся в дискуссию, полагая, что легко смогу доказать профессору несостоятельность его религиозных взглядов. Я не подумал о том, что мои аргументы, позаимствованные из массовой атеистической пропаганды, пригодны лишь для «внутреннего пользования». Но, куда там! Я пошел на профессора, как бык на мулету, но все мои выпады тут же легко парировались им. Он был мудр, великодушен и снисходителен.

Ему понадобились всею несколько минут, чтобы обезоружить меня, доказать мое полное невежество в религиозных делах. Он мог бы на этом прекратить разговор, но продолжал терпеливо беседовать со мной. Не навязывал своего мнения и не высмеивал моего невежества, он просто открывал глубины неведомых мне познаний, и совершенно иных координат мышления.

А еще мне запомнилась беседа с ученым-лингвистом. На мой вопрос: какой язык признан самым благозвучным, — он, не колеблясь, назвал эстонский. В ту пору этот язык мне нс приходилось слышать. Позже, когда я познакомился с этим языком, меня удивила непривычная мягкость его звучания, отсутствие резких звукосочетаний. В этом языке не было ни «шипящих», ни «рычащих» звуков. Правда, мне он показался немного пресным.

Несколько раз я посетил оперный театр, где выступала Лиля Колесова. В одно из таких посещений шла опера «Саломея», Рихарда Штрауса. В антракте я решил навестить Лилю и отправился за кулисы. А в это время неожиданно обнаружилась нехватка статистов для заключительной сцены. Всем не занятым в спектакле мужчинам предложили немедленно облачиться в костюмы императорских стражников и вооружиться деревянными мечами и фанерными щитами. В эту «облаву» попал и я. Нам надлежало внимательно слушать, и как только император пропоет: «Man tote dieses Weib!»[13], ринуться на сцену и «прикончить» весьма симпатичную, правда, несколько полноватую исполнительницу роли Саломеи. Мы очень старательно выполнили задание.

Правда, «убиенная» потом жаловалась помощнику режиссера, поправляя тунику и лифчик, что статисты были чрезмерно темпераментны... Но это было чуть позже. Едва начался второй акт, в зрительном зале вспыхнул полный свет. Действие на сцене приостановилось. Все взоры обратились к ложе почетных гостей. Сквозь щель в декорациях я увидел того, кто привлек к себе все внимание: маленький, совсем древний старичок с копной седых, совершенно белых кудрей. Он кланялся зрителям и артистам. Все, стоя, приветствовали его. Это был сам Рихард Штраус.

Однажды я познакомился с гастролирующими в Вене артистами из парижской балетной труппы известного русского балетмейстера Князева и в их числе с популярным исполнителем характерных танцев, известным под псевдонимом Рикардо. Он бежал из СССР в 1933 году после того, как его отец и мать стали жертвами сталинских репрессий. Тогда ему было восемнадцать лет. Он тайно проник в трюм парохода и спрятался в угольном бункере. Рикардо не считал себя изменником родины. Приводил в пример тех, кто в свое время по тем или иным причинам тоже покидали родину, как, например, Плеханов, Ленин, Горький, Куприн, Эренбург, Алехин, Шаляпин и многие другие. Наоборот, он считал предателями тех, которые могли, но не предотвратили массовых репрессий против ни в чем не повинных людей. И не только не предотвратили, но превозносили проводимую политику. Восхваляли на все лады, соревнуясь, кто лучше, мудрейшего из мудрейших Великого Вождя, дорогого и горячо любимого отца всех народов. Беззастенчиво врали самим себе и другим! Несмотря ни на что, Рикардо верил в здравый дух народа в способность излечиться от этой болезни. Верил, что сможет снова вернуться домой.

С Рикардо я виделся дважды. В последний раз, когда мы ехали в трамвае, его внимание привлекла хорошенькая молодая женщина. Сам он выглядел весьма эффектно. Я заметил, что женщины проявляли к нему интерес и, видимо, он был избалован их вниманием. Он вслух по-русски высказал довольно откровенную фразу относительно ее соблазнительной внешности, полагая, что его никто не поймет. Лицо женщины оставалось рассеянно спокойным. Она словно не замечала Рикардо. Но когда он вышел на остановке, а я оказался рядом с ней, она на чистейшем русском языке сказала: