займемся треком. Ужин, кстати, я заказал.
— Бибики? — донесся снизу оживленный Андрюшин голосок.
— Машинки, — подтвердил Богдан.
Ждать июля, чтобы преподнести сыну в подарок автотрек, Моджеевский не стал. И не прогадал. Возиться с серпантином трасс, тоннелями и мостами Андрюше нравилось едва ли не больше, чем играть с самими машинками.
«Взятка!» — мысленно возмущалась Юлька, борясь с дурацким чувством умиления от того, как две светлые макушки нависают над подъемниками и парковками.
«А какие варианты?» — парировал воображаемый Богдан, и она не находилась, что на это возразить.
Зато сейчас могла неуверенно проговорить:
— Я планировала готовить…
Богдан поднял голову и вопросительно взглянул на нее. Она смутилась. Смешалась. Так глупо и по-дурацки выходило.
— Тогда я хотя бы пирог испеку. С малиновым джемом. Ты любишь малину?
— Клубнику я люблю больше. А тебе очень подходит клюква, — хохотнул Бодя. Тут же, словно в поддержку, колокольчиком захихикал и Царевич, отчего Юлька вспыхнула и проворчала:
— Знаете что, Моджеевские? Вы там машинками заниматься собирались — вот идите и занимайтесь!
И так же резко, как высказалась, замолчала. Она впервые сына тоже назвала Моджеевским. Совершенно неожиданно для себя — это ведь еще привыкнуть к такому надо… а оказывается, не так уж и надо.
— Если захочешь присоединиться, у нас найдутся для тебя важные дела, — кивнул Богдан и уверенно зашагал в комнату.
Следом за ним, тем же чудесным способом, что и на кухню — верхом на самосвале, под громкое «Др-р-р-р!» ломанулся и Андрюшка. А Юлька, глядя им вслед, взяла и улыбнулась.
Раскладыванию покупок она посвятила следующие пять минут, а потом, приготовив продукты, необходимые для пирога, ушла в комнату. За передником и кухонными полотенцами, стопкой оставленными после глажки в кресле возле дивана. Да так и замерла там же. В дверном проеме.
На журнальном столике стояла круглая картонка лилового цвета, перевязанная атласной белой лентой. А в картонке — розы. Голубые и розовые. Шоколадные. То, что не настоящие — сообразила еще с порога, что шоколадные — подойдя ближе и наклонившись.
И рассмеялась, вспомнив, как лет триста назад, в прошлой жизни, килограммами ела шоколадки, когда нервничала. Еще в школе. Когда ее знал Богдан. И это было безумно смешно в свете всех ее сегодняшних колючек.
Подхватив на руки картонку, она направилась в комнату, которую детской назвать теперь было трудно. Но и казармой — как-то перебор. Мальчики — Моджеевские — как раз расположились на полу, раскладывая детали автотрека, и выглядели очень занятыми. Наблюдению за ними можно было посвятить хоть весь вечер, а план прятаться за приготовлением ужина Богдан ей сорвал. Окружал. Заполнял пространство вокруг. Выводил на нежность. Невозможно испытывать что-то иное, когда они — вот так. Напротив.
И глядя на них обоих, Юля покаянно проговорила:
— Я пыталась сегодня дозвониться до Ярославцева.
— Получилось? — быстро спросил Богдан и заинтересованно посмотрел на Юлю.
— Не берет, — вздохнула она, прошла глубже в комнату и села на диван, на котором обычно спал Моджеевский. — Я надеялась, что мы договоримся о встрече.
— Юль, — мягко проговорил Богдан, поглядывая краем глаза, как Андрей пытается воткнуть детальку в неподходящее место. Его старания сопровождались упрямым сопением и уверенностью в правильности действий. — Мне он прямо сказал о намерении решать все через суд. Собственно, подготовкой бумаг сейчас и занимаются юристы.
— Ты уже дал команду фас, а мне не сказал? — грустно улыбнулась Юля.
— Я не охочусь на людей.
— Не уверена. Я по-прежнему мало знаю о тебе.
— И что мне сделать?
— Полагаю, примерно то же, что и раньше, — пожала она плечами. — Решать все самому. Ты же по-другому не сможешь, ты же Моджеевский.
— Ну давай вместе, — он усмехнулся, пожал плечами и кивнул в сторону картонки, которую она по-прежнему держала в руках. — Сейчас иди это выброси. Потом мы с тобой обсудим, могу ли я тебе подарить конфеты, и, если ты согласишься с моими доводами целесообразности такого поступка, я сгоняю в магазин. Обещаю даже пешком сходить. Тут за углом как раз есть, бабка ваша говорила, что корейцы держат.
Ее брови подлетели вверх. Она сначала опустила взгляд к розам, потом обратно к Богдану. А потом широко улыбнулась и заявила:
— Дудки! Мне такие никогда не дарили. И я сейчас сделаю страшное признание, к которому ты можешь оказаться не готов.
— Думаешь?
— Где я и где «думаю»? — хмыкнула она, кивнув в сторону Андрея, в это время поднявшего в воздух машинку, изображая ее полет над игрушечным лесом.
— Сейчас неважно. Оглашай!
— Как скажешь. Я люблю шоколад. Я люблю розы. Я люблю, когда мне что-то дарят просто так, без повода, не на восьмое марта и не на день рождения… И еще мне нравится то, что ты за мной… ухаживаешь. Еще мне очень не хочется возиться с пирогом, потому предлагаю ограничиться твоим подарком в качестве десерта.
— А то, что я пытаюсь уменьшить ущерб от Ярославцева — тебе не нравится, — негромко сказал Богдан. — Так?
— Не так, — мотнула Юлька головой, — мне не нравится, что ты не сказал мне раньше про адвоката… не предупредил. И я все-таки надеялась, что это все получится как-то… по-человечески.
— Ты же с ним общалась. Было похоже на то, что получится по-человечески?
В этот момент в него врезался внедорожник под управлением Андрея пока еще Дмитриевича, от чего этот юный диверсант, на которого совсем не обращали внимания, пришел в неописуемый восторг.
— Бомба! — вскрикнул мальчишка, захлопав в ладоши. И Юлька рассмеялась, уткнувшись в цветы. А когда подняла лицо, выдала:
— Ну а кто не пришел бы в ярость, узнав, что эта бомба к нему отношения не имеет? Тебе повезло — ты был в обратной ситуации. И то пыхтел.
— Поэтому пусть работают юристы.
— Ты действительно готов был… если бы он не родной — ты готов был… — неловко пробормотала она, но ее голос перебил звонок в дверь.
— А ты действительно не понимаешь, что это не имеет значения? — спросил Моджеевский таким тоном, будто объяснял, что дважды