Читать интересную книгу Расслоение. Историческая хроника народной жизни в двух книгах и шести частях 1947—1965 - Владимир Владыкин

Это произошло во второй половине марта, день выдался хоть и солнечным, но было ветрено и прохладно. Нина почувствовала, что отошли воды, что указывало на то, что должны начаться роды. Она так испугалась, отчего даже задрожали руки и ноги. Но как хорошо, что как раз все были дома. Через полчаса Нина благополучно родила, и хотела, чтобы это была девочка. Антон, однако, почему-то не выказал ни одной эмоции, сохранив полное спокойствие.

Екатерина послала Антона за Чередничихой. Но Нина остановила мужа, так как не хотела, чтобы бабка Алёны Овечкиной принимала у неё роды. У Дрона, её бывшего ухажёра, с Алёной уже родились дочь и сын, и она опять ходила в положении…

Тогда Екатерина позвала сваху Анисью, которая, как бывалая повитуха, приняла на руки ребёнка, перерезала ребёнку пуповину и ловко завязала. Нина при родах даже не вскрикнула, Анисья же только и повторяла, чтобы поднатуживалась.

Перед родами Нина ходила на работу до последнего дня (вот как тогда заботились о женщинах). Теперь же после родов всю весну, лето и осень, пока Антону в городе не дали квартиру в коммунальном доме на улице Силикатной, ребёнка выкармливала грудью, и, разумеется, не вышла на телятник. Хотя Назар Костылёв приходил, напоминал, что Нина могла бы отдать младенца в детясли, которые открылись весной после ремонта помещения, и вышла бы на работу. Но при одной мысли, что за её ребёнком будет присматривать такая непутёвая женщина, как Василиса Тучина, Нину бросало в дрожь.

У Василисы дочь Людмила вышла замуж за солдата и с ним куда-то уехала. А три года назад вернулся муж Аркадий, который долгое время числился без вести пропавшим. И говорили, будто мужик совсем свихнулся. От него никто и слова не услышал, он ходил молчуном. В колхозе был скотником, водовозом, сторожем бахчи, а зимой – свинарника. Аркадий поджарый, высокий, худой, с маленьким в ладонь лицом, с птичьей головой, у баб вызывал жалость.

До войны он работал на овчарне чабаном, пропадая на кошаре сутками. Говорили, что будто бы он не хотел видеть Василису за её похабные выходки и склонность к чужим мужикам. Вот и жил, словно с закрытыми глазами, и придя уже после окончания войны каким-то потерянным, Аркадий стал ещё нелюдимей, чем был раньше…

Нина чутко ловила слухи о посельчанах, и всё, что бы о них ни узнавала, держала в себе. Бывало, нянчит сына на руках, сядет на лавочку за двором, и тут как тут соседка тётка Прасковья. И давай ей рассказывать все поселковские новости, точно для неё нет и не было ничего слаще.

– А что, Нина, бачила я, – говорила Прасковья, – Антону у городе квартиру дадут?

– Ой, не знаю, откуда вы всё это узнаёте? – удивлялась Нина.

– А чёго, рази не так бают? Антон и сам хвалывся… Моя Бранка в балке коров колхозных доила, а к ней солдат повадился ходить. Ну как его прогонишь? Ух, какой приставучий, на руках готов носить! Собирается сватать, как на третьем годе будэ служить. А вин жэве, бачила, где?

– Я ничего про него не слыхала. От вас впервые слышу.

– Ой, дак я чёго – проговорилась?

– Да ничего, я не разболтаю. Кто же не знает, что в Греблю приезжают солдаты?

– Дак вот я тож, говорю! Один раз по тёмничку Брана привела его. Гарный солдат, но невысокий, а плэчистый. Говорит, как женюсь на Бранке, дак дом из кырпыча слажу. Я у тваво Антона узнавала про кырпыч. Так вин и ухом не вэдэ. И чёго он у тобэ такив не отзывчивый? Вон же не Аркашка Василисин? Тот как сумной ходэ и худющий як кощей. Чи Василиса ёго не кормэ? А сама, какая гладкая…

Нина не ответила, молча качала сына, не зная, как уйти от приставучей соседки.

– Як же мальца назвалы? – спросила Прасковья.

– Гришей.

– Гарное имя… Так вы с Антоном скоро у город уйдёте? И как вам охота, там же огорода нэма?

– Да откуда ж я знаю, – в досаде ответила Нина и пошла во двор.

Антон принёс весть о выделении квартиры в декабре. В ту зиму снег выпал глубокий. Мороз к вечеру жал так, что на стёклах образовались пушистые узоры. Потом Нина стала собирать вещи в чемоданы и сумки.

– Сундук возьмёшь? – спросила Екатерина, волнуясь о дочери, так как недавно она призналась, что опять беременна уже почти три месяца.

– Ой, в город тащиться с сундуком, там у всех гардеробы, позорно, мамка, – ответила дочь.

– Боря смастерил себе постав, табуретки, стол. Как я не догадалась, чтобы и тебе сделал, – сокрушалась мать. – У моей сестры Нюты муж такой замечательный мастер.

– А потом всю жизнь брату буду обязана. Он полку делал месяц. Мире его забота о нас не нравится. Однажды она мне сказала: «Заставь Антона, пусть сделает». Так что обойдёмся…

Во второй половине декабря, под вечер, на грузовике Антон из города приехал со знакомым шофёром, быстро погрузили железную кровать, кухонный стол, детское корыто с высокими бортами, кухонную утварь, перину, одеяло, постельное бельё, два мешка картошки, лук, в стеклянных банках капусту, солёные огурцы и помидоры, чемоданы и сумки с вещами. Фёдор дал дочери немного денег покупать хлеб и молоко. Антон залез в кузов, помахал тёще и тестю рукой, а Нина с ребёнком на руках села в кабину и скоро машина тронулась и поехала через плотину пруда в сторону города.

Екатерина видела, как соседки, Прасковья Дмитрукова и Наталья Волоскова, с дочерьми по обе стороны двора Зябликовых смотрели на них. Екатерина украдкой ото всех всплакнула, вспомнив, как сама на родине уезжала с приданным из родной деревни Кухтинки к Фёдору, в село Аргуново, где он жил. Мать Мария Григорьевна украдкой концом головного шерстяного платка вытирала слёзы… Вот так и она никогда бы не подумала, что так же, как и её мать, будет прощаться с дочерью с таким ощущением, что всё лучшее и плохое осталось позади, а отныне начинается нечто важное, но такое, что уже никогда не вернётся та жизнь, когда они жили все вместе. Вот и Борис не пришёл проводить сестру, на скотне была как раз дойка, а Мира сидела с дочкой, которая родилась три дня назад.

«Это хорошо, что Нина будет жить в городе, – грустно думала Екатерина. – Мне вот не удалось остаться в Москве…». Она посмотрела на Фёдора, оказывается, он тоже расчувствовался.

– Куда мы её отпустили, – сказал он. – Он здесь что хотел, то и делал, а в городе ему будет своя воля.

– Да ну, Фёдя, он не драчливый, может только голос повышать, у него он лужёный, – говорила Екатерина, стараясь успокоить мужа. Мы теперь одни остались, но скоро из армии Витя придёт. Я сон видела…

– А письмо давно было от него? И ему надо на свадьбу собирать, – сказал Фёдор.

– На той неделе писал, что готовится к прибытию. А насчёт свадьбы, ох, Федя, не загадывай раньше времени…

– А что тебе Паранька говорила о зяте и Марье Терешиной? – вдруг спросил муж.

– Ничего, а что она могла сказать? Что бы она ни говорила, я ей всё равно не верю, сплетни по свету собирает…

– Это ты так думаешь, а мне донёс мой недруг… Гоню я коров, идёт на деревяшке Прон Овечкин и с насмешкой: твой зять сватался к Машке Терешиной.

– Фёдя, что тебе говорят, ты тоже серьёзно не принимай? – Я видела, как Параня с Проном шептались у него на лавочке, – поспешно проговорила Екатерина, – чтобы нас поссорить с Антоном.

– Не перебивай, зачем им это надо? Гертруда корову выгоняла и тоже на меня как-то смотрела, будто никогда не видела. Я спросил: «Чего меня разглядываете»? Она засмеялась, и говорит: «Федька, я слыхала, что ты зятя в город выгоняешь, если не нужен, отдай мне, он мне хорошо столбы на забор вкопал…».

– А, то-то он как-то пьяный заявился, наверно, к Никону шёл, а Гертруда и перестрела его… И слава богу, что уехали от нашего стыда подальше.

Фёдор достал папиросу и закурил, придерживая коробок спичек обрубком руки, зажёг спичку и прикурил, выпуская облако дыма.

О Терешиной Фёдор не стал больше продолжать разговор, он думал о сыновьях. Одного уже пристроили, теперь был на очереди младший. А там можно жить спокойно, Фёдор Савельевич подумывал завести овец. В посёлке этим делом занимался уже несколько лет Павел Жернов. В колхозе он хоть и не числился с момента исключения, когда арестовали, но всё равно иногда в МТС находил себе работу по ремонту техники. Фёдор с бывшим председателем никогда уже не примирится, так крепко засела в душе давняя-предавняя обида. Сейчас он перевёл с женой разговор на обзаведение овцами и Екатерина поддержала его затею. Он решил больше не откладывать написание заявления председателю Корсакову на приобретение двух ягнят женского и мужского вида. Для этого он уже собрал полагающуюся сумму денег…

А между тем время летело, в конце зимы Мария Терешина родила вторую девочку. И по посёлку опять разнесли слух, будто её ребёнок от Антона. Екатерине эти слова передала сваха Анисья, а та услыхала от Ульяны Половинкиной. От кого эта, Екатерина не допытывалась, но слух оскорблял не только Нину, но и родителей. Значит, Гертруда недаром смеялась над ними осенью, когда узнала о том, что Нина и Антон уходили жить в город. Хотела бы она взглянуть на дочку Терешиной, так ли она похожа на зятя, или это злые языки разнесли сплетни, увидев Антона во дворе с Гертрудой, помогавшего ей вкапывать столбы. И как же она могла допустить, чтобы женатый мужчина сошёлся с её дочерью? Вот в это Екатерина и отказывалась верить, теперь она боялась, чтобы до Фёдора не дошёл этот слух. А то не миновать скандала.