Половина человечества — мужчины, половина — женщины. Ревность делает тебя врагом половины человеческого рода. А вдруг этого мало и мне нужно ревновать Жюли ко всему человечеству? Тут уж будет не водяной мешок за плечами, а целый земной шар. Превратишься в Атланта.
Вечером мы с Жюли снова играли в «переодевашки». Менялись друг с другом одеждой и вертелись перед зеркалом. Раньше меня это нисколько не забавляло, зато теперь я отнеслась к делу серьезно. Надела его джинсы. В поясе немного свободно, но в целом сидят неплохо. Только сразу видно, что у меня ноги короткие. И он, наверно, заметил. Розовый спортивный костюм идет мне меньше, чем ему. А Жюли в моей черной майке похож на злую безгрудую ведьму.
Я целую злую ведьму в губы. Они как две присоски, мягкие и чуть-чуть желеобразные. Когда я прикасаюсь к этому спруту, то и сама превращаюсь в какую-то морскую тварь. Плаваю в глубине океана, в бескрайней, тошнотворно соленой толще воды. Я одновременно — эмбрион в материнском чреве и покойник, разлагающийся в гробу.
Перед зеркалом мечутся две рыбины, белея животами. Рост одинаковый, вес одинаковый, даже длина волос одна и та же.
— Мы с тобой двойняшки, — говорит. — Видишь, как похожи, — Жюли сливается с Канно, но сейчас я почему-то противоестественности не чувствую, Просто сплетаются и сливаются две тени. Он — моя тень, я — его. И ни единого пятнышка света.
Утро воскресенья.
— Пока, — говорю. — Я к папику.
— Ага.
— Годовщина смерти дедушки сегодня.
Положила в сумку смену белья и пошла себе. Перед уходом шумно чмокнула Жюли в щеку, хоть губы были накрашены. Интересно, догадался он или нет?
Около станции зачем-то свернула в закусочную, съела кебаб, хотя совсем не была голодна. Часа два кружила по улицам. Идти к па пику расхотелось. Так и представила себе, как завтра утром, когда я соберусь домой, он будет орать мне вслед сорванным голосом всякие гадости:
— Опять ты уходишь от меня к этому мерзавцу!
Нет уж, хватит. Сыта по горло.
Вернуться к Жюли? К его непроницаемой улыбке и прохладным ласкам? Снова барахтаться на мелководье этих ласк, не в силах выбраться на глубину? Чтобы пробиться через панцирь Жюли, нужен, наверно, сверлильный станок.
Один из нас должен поставить точку. Пора. Жюли и так уже отстранился, стал безучастным наблюдателем.
Вот двое стоят на старте. Один сделал шаг назад — второй оказался впереди, хоть и не двинулся с места. Этот второй — я. Надо бросить его, и все уладится.
Наш с Жюли водяной мешок опустел. Или это я сама его вычерпала?
Получается, что идти мне некуда. И годы уже не те, чтобы манила романтика бездомного житья. Денег, естественно, тоже ноль.
Решила для начала погулять по какому-нибудь парку с аттракционами. Посмотрела по карте, какой ближе. Села на электричку. Но до парка не доехала, вышла за две остановки. Там, где живет Ю-сан. Позвонила ему из станционного кафе.
Автоответчик женским голосом сообщил, что никого нет дома. Я почувствовала что-то вроде легкой паники, в глазах потемнело. Гуд бай, май лав, гуд бай. Напеваю под нос, пью вторую чашку кофе. За соседним столиком сидит какой-то мужчина. Смотрит на меня и тихонечко так подпевает. Улыбаюсь ему до того ослепительной улыбкой — самой противно. Этой улыбке я научилась у Жюли: ужасно приветливая, но холодная и в душу не пускает.
Спрут, завидя жертву, впивается в нее упорным, «шелковым» (как написано в книге) взглядом.
Я смотрю на мужчину и чувствую, что превращаюсь в Жюли.
Seoi mizu by Anna Ogino
Copyright © 1991 by Anna Ogino
© Г. Чхартишвили, перевод на русский язык, 1993
Миюки Миябэ
Пособие для заложников
1
«Сколько весят две бумажки — десять тысяч и пять тысяч иен? Один грамм? Навряд ли. Эти тонкие бумажки куда легче». Спускаясь по станционной лестнице, Ицуко упорно боролась с неотвязной мыслью: сколько могут весить деньги, которые она сегодня вечером истратила?
Голова кружится от выпитого, и она никак не может сосредоточиться. В самом низу яростный порыв холодного осеннего ветра едва не сбил ее с ног. Она споткнулась, не удержала равновесия и ударилась спиной о стену вокзала. «Ну и хороша же ты сегодня, Ицуко Тояма!» — пробормотала она себе под нос и захихикала.
Собрав последние силы, Ицуко поплелась дальше. От станции до дому пешком минут пятнадцать, но в этот вечер дорога показалась ей гораздо длиннее.
У девушек из канцелярии заведено провожать старый год загодя в тесном кругу. На сей раз хлопоты взяли на себя Сатоми Кавада и еще новенькая, только недавно пришедшая в компанию. Благодаря их стараниям устроили шумную вечеринку. Правда, было скучновато да и денег ушло ну просто уйма. Это было буквально написано у всех на физиономиях яснее ясного. Может, поэтому Ицуко так сегодня и наклюкалась.
Чтобы добраться до дому, Ицуко должна четыре раза завернуть за угол. На первом углу стоит лавчонка, где торгуют бэнто,[10] она открыта до девяти вечера. На втором углу — авторемонтная мастерская. Из-за ее ворот до поздней ночи несутся какие-то лязгающие механические звуки. Правда, вывеска гаснет довольно рано, и на улочке становится совсем темно. Но по ночам здесь, в сущности, безопасно. Во всяком случае, до сих пор у Ицуко не было поводов для беспокойства. Все местные живут тут с незапамятных времен. Такие, как Ицуко — обитатели многоквартирных домов, — сюда забредают очень и очень редко, а потому здесь все тихо и мирно.
В округе полно стариков. Это и понятно: многие живут здесь с рождения и до смерти. Ицуко вдруг вспомнился один забавный эпизод. Месяца два назад она возвращалась домой с последней электрички. И на этом же самом месте к ней подбежала запыхавшаяся женщина в белом переднике и спросила, не встречала ли Ицуко по пути дедулю.
— Свекор мой, он совсем из ума выжил! Ночь не ночь, ушел из дому — и пропал…
На женщине просто лица не было. Ицуко никаких «дедуль» не видела, так она и ответила. Женщина извинилась и побежала дальше, к станции. Спустя несколько дней Ицуко отправилась за покупками в супермаркет и неожиданно снова наткнулась на давешнюю женщину. Та держала за руку крошечного сгорбленного старичка и покупала ему шоколадку. В свободной руке у деда была игрушечная труба, в которую он время от времени дудел. Видно, совсем впал в детство. «Да, тяжкое это дело — ходить за стариком, который к тому же норовит улизнуть из дому», — подумала тогда Ицуко. Ей тотчас же вспомнились собственные родители, жившие в ее родном городе, и настроение у нее от этого испортилось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});