Я сдержался. Хотя вообще-то не терплю, когда баба лезет в мужские дела и начинает философствовать… Война — мужское дело. Сейчас его принято называть миротворческой акцией — но кто воевал, тот знает, как это на самом деле называется. Нам ни к чему лицемерить в своем кругу. А то, что я и Хельгу едва не причислил к своим и сказал «воевать», — ну, что ж, немного ошибся. Она хоть и колдунья, а все равно баба… Очень красивая баба.
— Подождем? — спросил я. — Или пойдем пешком? Время есть.
Хельга не ответила. Кажется, она на меня дулась: не захотел подискутировать о войне и мире, правых и виноватых.
На остановке против Соляного переулка не было ни души. Автобусов на подходе тоже не было. Лишь один, абсолютно пустой, проехал мимо. Причем не просто проехал мимо, а демонстративно газанул, обстреляв нас длинными мазутными выхлопами. Хельга взвизгнула, прячась за мою спину, и я мужественно принял почти весь невыгоревший мазут на свои почти новые брюки. Номер автобуса я, к сожалению, не разглядел.
Сволочь.
Хельга стала оттирать коленку, на которую попало (слава Богу, что не на плащик и что коленки голые, не в чулках), а я пересчитал в кармане жетоны и заглянул в Соляный переулок. Когда-то там частенько стояли свободные пролетки. Сейчас они там тоже стояли, но жетонов у меня, пожалуй, было маловато. Разве что в один конец, а обратно — пешком или на конке.
— У меня кредитка с собой, — сказала Хельга. (Как-то чересчур несмело). — На водку не хватит, но можно взять вина. И не обязательно в центре, здесь оно не намного дороже.
— В Клубе десанта мне дадут за так, под запись, — объяснил я. — И не вина, а водки. Я это уже проделывал, чтобы Ника не знала.
— Твою жену зовут Ника?
— Одна золотая колдунья, очень похожая на тебя, хвасталась, что знает обо мне все.
— Да, я знаю. Но ведь не словами!
— А-а…
— Виктор, я тебя обидела?
Это была новость. Я даже удивился, и вполне искренне. Но ее зеленые глазищи, как ни странно, задавали тот же самый вопрос.
— Святые сновидцы! Чем? Я думал: это ты обиделась.
— Я — нет. Просто он сидел, бедняга, за своим окошечком один-одинешенек. Сколько людей проходит мимо, и все бегом, и всем некогда. Кто-то остановится послушать про Славика — уже событие. Теперь он сидит и все себе заново пересказывает. Ты же все равно никуда не спешил: стоял и думал о Якове…
— Ты про вахтера что ли? — догадался я.
— Да. Мне показалось, ты из-за него обиделся.
— Нет, Хельга, — я немножко деланно хохотнул. — Я тебя не возревновал! Нет у меня такого права.
— И не надо! — она взяла меня под руку и повисла на локте. — Пошли пешком — я не люблю в пролетках. Лошадкам на этом спуске очень трудно. Особенно, если вниз. У них ноги дрожать начинают: мелко-мелко. А мы никого не везем, мы и пробежаться можем, правда?
…Однажды во сне мой белый слон сказал мне почти то же самое: пожаловался, что на этом спуске с Воскресенской Горки у него начинают дрожать ноги, а бежать он боится, потому что я сижу у него на спине и могу упасть…
— Побежали? — спросила Хельга, когда мы дошли до спуска.
Мы побежали.
Глава 8. Репутация заведения
Клуб десанта занимал почти три четверти старинного особняка на Миллионной. В его узких кривых коридорах с разновысокими полами, стенами метровой толщины и окнами, прорубленными в самых неожиданных местах, можно было заблудиться. Конечно, если ты не десантник, или попал сюда впервые, не имея навыков, необходимых уличному бойцу… Виноват — миротворцу, хотя «уличный миротворец» как-то не звучит.
Ника не любила здесь появляться. Однажды, на заре нашей совместной жизни, я ее сюда вытащил. Кажется, была годовщина Ашгабата. Ника вытерпела целых два часа — восемь или девять тостов — и запросилась домой, хотя было и вкусно, и весело. У нас — преотменные повара, мы — презабавные парни, и женщин было на той годовщине много, так что разговоры велись не только мужские. Но к десятому тосту общество обеднело на поручика Тихомирова с супругой: без меня Ника боялась заблудиться… Ну, не любила она этот дом, и все тут!
И не только Ника. Жены тут вообще появлялись исключительно редко. Дамы и вдовы — да. Но с женами приходить было не принято. Не то, чтобы запрещено, а просто они сами не хотели. Даже скандалить предпочитали где-нибудь в других местах. Ну, в крайнем случае, на крылечке: я, мол, видела, с кем он сюда вошел, ну-ка подать его мне, а не то я пойду к райкомрезу!..
Короче говоря, в Клубе десанта на Миллионной мы с Хельгой проделали примерно то же самое, что за два часа до этого проделали в штабе резерва. Только уже не под похабный гогот первосрочников, а под молчаливое понимание не замечающих нас ветеранов и под оживленную болтовню (о погоде) бармена Гоги, который двинул ко мне по стойке ключ от номера и шепотом заверил, что все будет тип-топ. Тут, в особняке на Миллионной, никакого капитана Тихомирова в настоящий момент нет. Капитан Тихомиров пребывает либо у себя в конторе, либо где-нибудь в командировке — Гога не знает, где. Касательно кредита я тоже могу не беспокоиться: Гога умеет ценить порывы души и знает, что такое чрезвычайные обстоятельства. Они, эти чрезвычайные обстоятельства, увеличивают обычную процентную ставку вдвое, так что на этот раз не десять, а двадцать.
Я с легким сердцем пообещал бы ему и тридцать, и сорок, но вовремя вспомнил, что платить придется не мне, а Нике.
Тем не менее, обед я заказал роскошный, с кулебяками из минтая, пирожными и шампанским. Нам надо было пустить пыль в глаза Гоге. Пусть думает, что я пускаю пыль в глаза Хельге.
Литровый пакет водки с надлежащим сухпайком я попросил завернуть отдельно. Гога пообещал. А мы с Хельгой двинули в номер, дабы отскучать отводимые на «порыв души» два-три часа и заодно пообедать.
Хельга мне замечательно подыгрывала, лучше, чем я ей в штабе. Она висла у меня на плече, потупляла глаза, прятала лицо в своем червонном золоте и премерзко хихикала неестественно хриплым голосом, изображая даму на час, которой крупно повезло. Только в номере, притворив толстую с мягкой обивкой дверь, я понял, чего ей это стоило.
Главным и почти единственным предметом меблировки в номере была кровать. Ветхая, помпейзнейших размеров, с балдахином из маскировочной ткани, долженствующим наводить на мысли о превратностях жизни десантника и скоротечности оной, призывая подарить ему как можно больше радости сейчас, немедленно, сию минуту, потому что завтра может оказаться поздно.
Хельгу этот балдахин добил. Захохотав, она бухнулась на кровать как была, в плащике и замазученных туфельках, и кровать немедленно отозвалась жутким треском давно рассохшегося дерева с разболтанными ржавыми винтами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});