Читать интересную книгу Король англосаксов - Эдвард Бульвер-Литтон

– Не странно ли, – продолжала Хильда, уклоняясь от ответа, – что древние Бельста, Гейдра и Гулла, волчьи наездницы, пожирательницы людей, успели проникнуть в самые тайники чародейства, хотя употребляли их на гибель человечества? Я же старалась проникнуть в сокровенное будущее, вопрошала норн, отнюдь не для того, чтобы вредить врагам, а единственно – с целью узнать участь близких душ, и мои предвещания сбылись только на горе и на погибель их!

– Как же это, сестра? – спросила ее Гита с ужасом, смешанным с невольным восхищением, пододвигаясь к вале. – Ведь ты же предсказала наше победоносное возвращение в Англию, и все это сбылось!.. Потом ты предрекла (и лицо Гиты засияло от гордости), что на челе Гарольда засияет со временем королевский венец!

– Первое предсказание действительно сбылось, но… – и Хильда, взглянув на принесенный ларчик, продолжала потом как будто про себя: – А этот сон Гарольда? Что предвещает он?.. Руны не повинуются мне и мертвые молчат. Я вижу впереди только сумрачный день, в котором любимая им девушка будет уже навеки принадлежать ему… А далее… все мрак, густой и непроглядный. Не говори же, Гита, время вдвое тяжелее надмогильного камня давит сердце мое.

Настало гробовое молчание. Потом вала, указывая на багровое пламя, заговорила снова:

– Всмотрись в эту борьбу между огнем и дымом! Дым взвивается в воздух серыми клубами и вырывается на волю, чтобы слиться с блуждающими разорванными тучами. Мы можем проследить его от минуты рождения до минуты падения… С недр пламени до ниспадания его в виде дождя. Все то же совершается с человеческим разумом, который тот же дым; он стремится отуманить наш взгляд и возносится затем только для того, чтобы потом испариться! Пламя горит, пока не истощится топливо, а потом исчезнет неизвестно куда. Но хотя мы не видим его, оно живет в воздухе, скрывается в камнях, навертывается на иссохшие стебли, и одно прикосновение зажигает его; оно играет на болотах, собирается на небе, грозит нам везде молнией… согревает воздух… оно – жизнь нашей жизни, стихия всех стихий. Гита! Огонь живет, когда наш взгляд не может уловить его жизни, он горит и исчезает, но не подвластен смерти.

Вала снова замолкла, и опять обе женщины стали смотреть на пламя, которое играло на мрачном лице Гиты и на ясном, величественном и спокойном лице задумчивой пророчицы.

Глава II

Гарольд въехал в Лондон и, отправив дружину впереди себя к отцу, своротил к римской вилле. Прошло несколько месяцев после его последнего свидания с Юдифью; он не имел о ней известий. Известия в то время приходили с трудом; они приносились нарочными гонцами или через прохожих, или же переходили просто из уст в уста. Посреди своих сложных непрерывных занятий Гарольд безуспешно старался забыть девушку, жизнь которой – он знал это без всяких предсказаний – была неразрывно связана с его жизнью. Препятствия, которые он признавал в душе вполне несправедливыми, хотя и покорялся им из видов честолюбия, развивали сильнее чувство этой единственной любви всей его жизни, страсти, которая нередко, помимо его ведома, вдохновляла его стремления к славе и сливалась со всеми его мечтаниями о могуществе.

Как ни отдаленна, как ни темна была надежда его жизни, она не угасала ни на один момент. Законным наследником короля Эдуарда был один его родственник, проживавший всегда при германском дворе, человек очень добрый и уже давно женатый; слабое же здоровье короля Эдуарда не обещало ему долгого царствования. Гарольд сильно надеялся, что подобный преемник его верховной власти, дорожа сыном Годвина, как опорой трона, выпросит у жрецов разрешение, которого не желал Эдуард и которое могло вызваться только царским ходатайством.

Гарольд подъезжал к вилле с этой сладкой надеждой и в то же время со страхом, чтобы сама Юдифь не разбила ее своим вступлением в жрицы, и его сердце билось то тревожно, то радостно.

Он достиг здания виллы в ту минуту, как солнце, склоняясь уже к западу, ярко освещало грубые и темные столбы друидского капища; у жертвенника, как и несколько месяцев назад, сидела Юдифь.

Он соскочил с коня, пустил его на траву, а сам взбежал на холм. Тихо прокрался он сзади к молодой девушке и споткнулся нечаянно о надмогильный камень саксонского героя. Но привидение рыцаря, созданное, быть может, его воображением, и виденный им сон давно уже изгладились из памяти Гарольда; в сердце не оставалось суеверного страха, и все силы его после долгой разлуки излились в одном слове: «Дорогая Юдифь!»

Девушка вздрогнула, обернулась и кинулась стремительно в объятия Гарольда.

Через некоторое время Юдифь тихонько высвободилась из рук своего друга и прислонилась к жертвеннику.

С тех пор, как Гарольд видел ее в последний раз в покоях королевы, Юдифь сильно изменилась: она стала бледна и сильно похудела. Сердце Гарольда сжалось при взгляде на нее.

– Ты тосковала, бедная, – произнес он печально, – а я, всегда готовый пролить всю свою кровь, чтобы дать тебе счастье, был далеко отсюда!.. Я был даже, может быть, причиной твоих слез?

– Нет, Гарольд, – отвечала очень кротко Юдифь. – Ты не был никогда причиной моей горести, но всегда утешением… Но я была больна… и Хильда напрасно истощала свои руны и чары. Теперь мне стало лучше, с тех пор, как возвратилась желанная весна, и я любуюсь по-прежнему свежими цветами, слушаю пение птичек.

– Она тебя не мучила своими увещаниями отказаться от света?

– Она?.. О, нет, Гарольд… меня терзало горе… Гарольд, возврати мне данное мной слово! Наступило уж время, о котором твердила мне тогда королева… Я желала бы крыльев, чтобы улететь далеко и найти там покой.

– Так ли это, Юдифь? Найдешь ли ты покой там, где мысль о Гарольде будет тяжким грехом?

– Я никогда не буду считать ее грехом. Разве сестра твоя не радовалась за тех, кого она любила?

– Не говори ты мне никогда о сестре! – сказал он, стиснув зубы. Смешно твердить о жертвах для того человека, чье сердце ты сама разрываешь на части!.. Где Хильда?.. Я желал бы видеть ее немедленно.

– Она пошла к отцу твоему с какими-то подарками, и я вышла на холм, чтобы встретить ее при возвращении.

Граф сел около девушки, схватил ее руку и говорил с ней. С горечью замечал он, что мысль об одинокой, уединенной жизни запала в ее сердце, и что его присутствие не могло разогнать ее глубокой грусти; казалось, будто молодость оставила ее, и наступило время, когда она могла сказать с полным сознанием: «На земле нет уж радостей!»

Никогда не видел он ее в подобном настроении духа; ему было и грустно, и горько, и досадно! Он встал, чтобы удалиться; рука ее была холодна и безжизненна, и по телу ее пробегала заметно нервная дрожь.

– Прощай, Юдифь, – сказал он. – Когда я возвращусь наконец из Виндзора, то буду жить опять в своем старом поместье; мы будем снова видеться.

Юдифь склонила голову и прошептала какие-то неуловимые слова.

Гарольд сел на коня и отправился в город. Удаляясь от пригорка, он несколько раз обернулся назад, но Юдифь сидела неподвижно на месте, не поднимая глаз. Граф не видел тех жгучих неудержимых слез, которые текли по лицу бедной девушки, не слыхал ее голоса, взывающего с чувством невыразимой скорби: «Воден! Пошли мне силу победить мое сердце!»

Солнце давно зашло, когда Гарольд подъехал к дому отца. Вокруг были рассеяны дома и шалаши мастеров и торговцев. Графский же дом тянулся вплоть до берега Темзы; к нему прилегало множество очень низких деревянных строений, грубых и безобразных, в которых помещалось множество храбрых ратников и старых верных служителей.

Гарольд был встречен радостными приветствиями нескольких сотен людей, из которых каждый оспаривал честь поддержать ему стремя. Он прошел через сени, где толпилось немалое количество народа, и вошел быстро в комнату, где застал Хильду, Гиту и старика отца, только что возвратившегося из своего обхода.

Уважение к родителям было одним их самых выдающихся свойств саксонского характера, как, напротив того, непочтение к ним – капитальным пороком характера норманнов. Гарольд подошел почтительно к отцу. Старый граф положил ему руку на голову и благословил его, а потом поцеловал в щеку и в лоб.

– Поцелуй же и ты меня, милая матушка! – проговорил Гарольд, подойдя к креслу Гиты.

– Поклонись Хильде, сын, – сказал старый Годвин, – она принесла мне сегодня подарок; но дождалась тебя, чтобы передать его на твое попечение. На тебя возлагается обязанность хранить этот заветный ларчик и открыть его… Где и когда, сестра?

– Ровно на шестой день по прибытии твоем в палаты короля, – ответила пророчица. – Отворивши его, вынь из него одежду, сотканную для графа Годвина по приказанию Хильды… Ну, Годвин, я пожала тебе искренно руку, взглянула в глаза твои, и мне пора домой.