И когда Анастасия Тимофеевна, уже предупрежденная соседками, вбежала в комнату, он бросился к ней, приник головой к ее груди и долго стоял так, глотая подступивший к горлу тугой ком. А она гладила и гладила его стриженую голову и все повторяла одно и то же:
— Сыночек! Вернулся, слава те господи!
Она плакала, было даже слышно, как слезинки шлепаются о его голову.
Потом пришел Николай, собрались соседи. После долгих разговоров, когда соседи разошлись, Николай спросил:
— Ну а что дальше думаешь делать?
— Пусть отдыхает, — решительно сказала мать. — Вон ногу-то ему как повредили, пока не заживет, никуда его не пущу. Вдвоем-то как-нибудь прокормим.
— Не в том дело. Учиться ему надо — вот что.
— Учиться надо, — согласилась мать. — Ты бы, Володя, и верно, как-нибудь сходил в школу-то, узнал, как да что.
Из школы пришли на другой день. Целая делегация во главе со старшей пионервожатой. Приглашали выступить перед учащимися, рассказать, как ходил в разведку.
На следующее утро он отправился в школу. Вот тогда-то и встретил Женьку Лисицына. Женька школу бросил, работал на заводе.
— Давай и ты к нам, — предложил он.
— Надо подумать.
— А что тут думать? Не в школу же тебе возвращаться?
Кроме Женьки Лисицына, весь его класс был на месте. Володю встретили радостно, видно было, что девчонки просто в восторге, а ребята хотя и завидуют, но тоже радуются искренне. Он слышал, как в коридоре кто-то похвастался:
— Подумаешь, первое место по лыжам! Зато у нас в классе фронтовик есть! У него вон нашивка за ранение!
Он был героем в их глазах, его водили из класса в класс, и, если честно признаться, это было приятно!
Ребята рассказывали ему о своих школьных делах, о проделках и заботах. И их заботы показались ему вдруг мелкими и ненужными. Ну, в самом деле, какое значение имеет двойка по русскому за четверть у Лешки Зайцева, когда идет такая война? И неужели он, Володя, побывавший на фронте и получивший ранение, снова сядет вот с этими пацанами за парту, когда война еще не кончилась и каждый уважающий себя мужчина должен быть на фронте!
И хотя по возрасту он был их ровесником, а ростом и меньше многих ребят, тому же Лешке Зайцеву едва доставал до плеча, но он считал себя намного взрослее их. Наверное, так оно и было.
И он опять поехал на фронт. Уехал, когда мать была на работе, оставив ей записку. Ему очень хотелось с ней попрощаться, но он боялся ее слез, боялся, что, увидев их, не выдержит и тоже заплачет. А фронтовику плакать вроде бы стыдно.
Из госпиталя его выписали «по чистой», то есть он мог не только не возвращаться на фронт, а и вообще в армию, даже в тыловую часть. Он уже был настоящим солдатом, но еще не был военнообязанным.
Однако в госпитале ему выдали соответствующие документы, а с документами в военное время ехать намного легче, чем «зайцем».
Часы
Он решил разыскать свою часть. Это оказалось нелегко, потому что бригада к тому времени влилась в 226-ю дивизию. Все-таки он нашел ее, однако в штабе и политотделе армии упорно не хотели его направлять в эту дивизию. Его вообще не хотели брать, отправляли обратно домой, предлагали даже деньги на дорогу. И только начальник разведотдела армии, выслушав его в третий или четвертый раз, устало сказал:
— Ладно, вижу, ты парень настырный и от тебя все равно не отделаешься. То, что мал ростом, может, и хорошо, еще пригодится. Так и быть, направлю в двести двадцать шестую, хотя и знаю, что мне намылят за это шею.
Разведчики 226-й славились на весь фронт. Они давно воевали вместе и сейчас были одной семьей, одним организмом, у которого одно дыхание, одни нервные клетки, одни привычки, хотя все разведчики были родом из разных мест и каждый из них представлял собой яркую индивидуальность. Володя приметил, что разведчик почти всегда личность чем-то примечательная, среди них нет серых, скучных людей. То ли специально так подбирают в разведку, то ли сама работа разведчика делает человека незаурядным.
Взять хотя бы Вениамина Овчинникова. Лихой, отчаянный, веселый, он умеет и на других подействовать ободряюще. Как-то после тяжелого боя, когда все устали и приуныли, Овчинников притащил трофейную фисгармонию, заиграл на ней, и все как-то повеселели.
Рядом с ним, скажем, Ульян Рыбак выглядит даже мрачноватым. Он говорит мало, зато часто вздыхает: все никак не дождется, когда дивизия дойдет до его родных мест и освободит их от фашистов. К Володе он относится заботливо, нет-нет да и сунет кусочек сахару из своего солдатского запаса, а то и плитку трофейного шоколада.
Леонид Вознюк прибыл недавно, он местный, до этого был в партизанах. Его потому и взяли в разведку, что он знает здесь каждую тропку.
Вернувшийся из госпиталя Николай Картошкин — личность тоже по-своему примечательная. До войны он работал на заводе при Центральном институте труда. На фронт его не отпускали, выдали бронь. Пришлось ему писать письмо самому Ворошилову, чтобы отпустили на фронт. Маршал удовлетворил его просьбу, и Николай вместе со своим дядей Григорием Васильевичем и земляком Александром Вишняковым, тоже подписавшими письмо, вскоре оказался на фронте.
Между прочим, именно благодаря Картошкину фронтовая газета частенько пишет о разведчиках. Он этой газете оказал однажды хорошую услугу.
А дело было так. Приехал как-то в дивизию корреспондент фронтовой газеты, стал фотографировать бойцов, особо отличившихся в боях. Потом газету с этими снимками бойцы стали посылать своим родным. Да вот беда: качество снимков оказалось таким, что солдаты и сами себя узнавали с трудом.
— Бумага серая, да и аппарат уже ни к черту не годится, — оправдывался корреспондент, показывая видавшую виды «лейку».
Картошкин повертел эту «лейку» в руках и, возвращая ее корреспонденту, только и сказал:
— Ну ладно.
Из очередной вылазки в тыл противника он принес новенький немецкий фотоаппарат с цейсовской оптикой.
Володе Бажанову он подарил часы. Впрочем, не подарил, такой подарок Володя просто так, может быть, и не принял бы. Вышло, что он их вроде бы заработал…
После вылазок в тыл врага разведчикам, как воздух, нужна разрядка. Наверное, поэтому они так любили и хорошую шутку, и хорошую песню. Их любимой песней была «Землянка». Бывало, вернутся из поиска, просят:
— Давай, Володя, нашу…
И он запевал тоненьким голоском:
Вьется в тесной печурке огонь,На поленьях смола, как слеза…
Бойцы, кажется, даже шелохнуться боятся, если кто ненароком стукнет прикладом автомата, на него сразу зыркнут сердито, и он смущенно покраснеет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});