В «Чайной» было тогда кабаре с русской программой. К нашему столику подошел хозяин заведения Майер, поздоровался с Зиманичем и воскликнул: «Какая красивая дама!» Следует заметить, я была тогда в большой черной шляпе от модистки Роз Деска.
Зиманич гордо ответил: «А знал бы ты, как она поет…» Хозяин заинтересовался: «Ну-ка…»
Я запела «Темную ночь». Майер спросил:
– Хотите петь у меня? Завтра пришлю контракт!
И что вы думаете?
Контракт мне доставили на следующий день!
«Русская чайная» устроила праздничную премьеру. Я вышла на эстраду в белом атласном платье, расшитом жемчугом, от Пакена. О моем успехе в тот вечер можете себе составить представление по газетному отзыву: «Судя по тому, как реагировала публика, у Людмилы скоро будет собственный ресторан».
«Она поет русские и французские песни, которые принесла нам из мира веселых кабаре Парижа», – писали рецензенты Нью-Йорка осенью 1947 года. В газетах стали появляться мои фото, месяца через два я уже удостаивалась рецензий длиннее ста строк!
Никита, гордый муж, вклеивал отзывы в альбом.
Рецензенты искали определения, что ж я такое делаю, с кем бы меня сравнить. И вскоре ко мне прилепился ярлык, наверное, лестный, но все же я хотела быть самой собой. «Людмила Лопато выглядит очень светски, в стиле Марлен Дитрих», – написал кто-то из журналистов в сентябре 1947-го. Как это бывает, одна публикация порождала другую, и несколько недель спустя газета Mirror написала обо мне просто и лаконично: «На этой неделе – Людмила Лопато, русская Марлен Дитрих, в “Русском Казино”».
Потом это сравнение кочевало из рецензии в рецензию долгие годы…
Самый обстоятельный отклик на дебют соотечественницы в Америке появился в почтенной газете «Новое русское слово»:
«“Казино Рюсс” открыло свой новый сезон отлично составленной программой, “звездой” которой является известная исполнительница цыганских романсов и народных песен Людмила Лопато.
В двух программах, которые Людмила Лопато поет ежевечерне, артистка показала все стороны своего таланта – молодой, свежий и приятного тембра голос, тонкую артистичность исполнения и то, что в Париже называют личным “шармом”, – у артистки его много, и она расточает с эстрады свой талант с беззаботной щедростью.
Пять номеров каждого ее выступления включают одну или две популярные цыганские вещи, преисполненные темперамента и задора, один сентиментальный романс и одну или две новые французские песенки, достойные репертуара Люсьен Бойе. Две из них имели у публики успех – «Имажинэ» и «Я продала дьяволу душу».
До сих пор мы видели Людмилу Лопато только на концертной эстраде. Ее дебют в нью-йоркском “Найт клаб” был для артистки большим личным успехом. Публика заставила ее много бисировать и слушала с исключительным вниманием и удовольствием.
Вся программа “Казино Рюсс” помолодела и сильно от этого выиграла».
Программа кабаре была в двух частях. Я со своими песнями завершала первую, а в антракте бежала к повару на кухню – покупать заранее приготовленные куриные ножки (коронным блюдом «Русской чайной» были котлеты по-киевски, а их ведь делают только из белого мяса).
Повар улыбался, я с пакетом летела через дорогу, домой, и говорила своим рыцарям: «Ну-ка готовьте ужин!»
Все это было наспех, но так весело и вкусно!
Маленький Делано уже спал. Никита с друзьями после ужина продолжали работать, а я бежала назад, в кабаре, петь во втором отделении.
Не помню, пела ли я тогда с эстрады этот цыганский романс (впрочем, в «Казино Рюсс» были свои великие знатоки цыганского пения, был отменный хор, а солиста Мишу Маркова американцы называли «цыганским трубадуром»). Но, прочувствовав атмосферу кабаре и цыганского хора изнутри, я тогда полностью поняла знаменитые строки, их ласковую усмешку, бесшабашность и нежность:
Что за хор певал у «Яра»,Он был Пишей знаменит.Соколовского гитараДо сих пор в ушах звенит.
Кто цыган любил безмерно,Тот уж в рай не попадет,Да и душа его, наверно,«В час роковой» в аду споет.
В аду цыгане соберутсяВеселой, шумною толпой,И под «венгерочку» пройдутся,И пойдет там пир горой!
Соколов возьмет гитару,Топнет, крикнет: «Все зараз!» —И зальется хор удалый,И забудешь все тотчас.
Эти строки хранятся у меня в архиве с давних пор. Они переписаны четким, быстрым, округлым, с изящными твердыми знаками и «ятями» почерком моей мамы.
Кто же и когда же в России не любил цыган?
В ноябре 1947 года я пела русские и французские романсы на балу Фонда помощи писателям и ученым – «Русский Нью-Йорк» традиционно устраивал этот бал в канун Дня благодарения. Были званы восемьсот гостей. В жюри бала 1947-го входили Татьяна Шаляпина, художница Александра Прегель (дочь общественной деятельницы и хозяйки парижского литературного салона Марии Самойловны Цетлиной), Андрей Седых – будущий многолетний редактор «Нового русского слова». За изящество в танцах можно было получить приз: парижскую шляпку или фарфоровую куклу. Лотерея «Бочка счастья» обещала самому удачливому ожерелье, пожертвованное фонду для этой цели «королем жемчуга», известным меценатом эмиграции, ювелиром Розенталем.
В Нью-Йорке жила тогда Валентина Санина, знаменитая русская создательница моды, родом из Киева, – и она бывала на этих балах.
Мой успех на балу не ограничился аплодисментами за пение: «Первый приз за элегантный туалет был единогласно присужден Людмиле Лопато, на которой была парижская модель – черное кружевное платье от Пакена. Мисс Лопато получила золотые серьги с жемчугом фирмы Леонард Розенталь, Инк.», – напишет через день репортер «Нового русского слова».
Документы для заключения сделки, над которыми работал муж, наконец были подготовлены, и Никита уехал во Флориду, на переговоры. Два дня спустя – телефонный звонок: «Людмила, все удалось, посылаю завтра Дюбока за вами. Жду в Майами!»
Внезапно мы превратились в богатых людей.
На первом парадном обеде, когда подали икру, Делано с большими глазами хлопнул в ладошки и озабоченно спросил: «Кто будет платить?» Было смешно, смешно…
Потом вернулись в Нью-Йорк. Там я пела в русском ночном клубе «Казино Рюс». О моих выступлениях в двух ежевечерних программах русскоязычная пресса Нью-Йорка писала, что я «показала все стороны своего таланта – очень молодой, свежий и приятного тембра голос, юную артистичность и то, что в Париже называют большим личным шармом, – у артистки его много и она расточает с эстрады свой талант и шарм с беззаботной юной щедростью. Пять номеров каждого ее выступления включают одну или две популярные цыганские вещи, преисполненные темперамента и задора, один сакраментальный романс и одну или две новые французские песенки, достойные репертуара Люсьен Бойе…»[1]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});