срок мой приходит: родиться
теперь – иль уже никогда.
Бьют пушки,
колеблются своды —
и время являться на свет!..
Октябрь сорок первого года.
Назад отступления нет.
В бледные окна сочится рассвет…
В бледные окна сочится рассвет.
Сны угасают – и сходят на нет.
Сизой позёмкою занесены
послевоенные долгие сны.
Как бы в последнее впав забытьё,
видят сограждане: каждый – своё.
Видит скрипач Копелевич к утру
дочь, погребенную в Бабьем Яру.
Видит Вахитова, наш управдом,
мужа, убитого в сорок втором.
Видит Сабуров, слепой гражданин,
бой за Проскуров и бой за Берлин.
…Первый по рельсам скрежещет вагон.
Поздние сны улетают вдогон.
Тонут в снегу проходные дворы —
как проходные в иные миры.
О коммунальная юность моя!
Всё возвратится на круги своя.
Запах побелки и запах борщей.
И не безделки – в основе вещей.
Что поколеблет, а что упадёт?
Дело не терпит и время не ждёт.
…Дым поднимается к небу прямей.
Семь поднимаются хмурых семей.
Семь керогазов на кухне горят,
хлопают двери и краны хрипят.
Хлопают двери – и, сон поборов,
семь в унисон голосят рупоров.
Бодро внушает нам бодрая речь
ноги поставить на уровне плеч.
Преподаватель Гордеев[16] не зря
будит Россию ни свет ни заря.
Баллада о солдатке
Нам удаются фильмы о войне.
За них вручают премии нам в Каннах.
…А в Канске – плачут.
В Канске у экранов
не спорят о подтексте и игре.
А в Каннах —
там такие знатоки!
Но, знатоки,
вы лучше промолчите:
здесь в каждом доме —
в каждом, вы учтите, —
по довоенным меркам пиджаки.
Те пиджаки изношены давно
по очереди
в семьях безотцовых.
…А сколько в Канске
значится Скворцовых[17] —
Скворцовых, не показанных в кино!
Я знаю в Канске женщину одну.
Она живет на Фрунзенской, пятнадцать.
Она берёт билет на семь пятнадцать,
она глядит все фильмы про войну.
Она их помнит,
фильмы прошлых дней:
мы побеждали быстро и былинно
в двух сериях «Падения Берлина».[18]
Я их смотрел.
Мне стыдно перед ней.
Она идёт по городу в кино.
А город Канск
в сиреневом цветенье.
И уроженцы Канска, а не тени
из забытья плывут на полотно.
Как при бомбёжке,
в зале гаснет свет,
и от судьбы
солдату
не укрыться.
…Той женщиной оплачен ты сторицей,
на семь пятнадцать купленный билет!
Ей снова будет сниться до зари,
как через Канск идут на запад роты.
Они бессмертны,
смертные те роли,
они куда бесспорней, чем «Гран-при».
Россия сыновей своих растит,
ей говорящих правду без прикраски.
Ведь женщина,
что проживает в Канске,
вовеки нам неправды не простит.
Софья Перовская
А просвещенье уж даёт плоды.
…Но, приводя правительство в смущенье,
выводят боком рьяные труды
на столь достойной ниве просвещенья.
И – глядь – до попирающих основ
отдельные доходят элементы:
курсистки,
литераторы,
студенты —
всеобщее растление умов!
…О господи, откуда вы взялись
в кухмистерских какой-нибудь Казани,
мальчишки с декабристскими глазами,
с таким запретным выраженьем лиц!
И из какой явившиеся тьмы
идеалисты вы иль нигилисты —
кружковцы,
нелегальщики,
бомбисты —
крамольные и резкие умы!
Постигшие словесность и латынь,
в глуши немых уездных захолустий
вы спорите совсем не о Сен-Жюсте[19],
а о разделе барских десятин.
Вы мыслите о близких мятежах
Пока в дыму картёжники вистуют,
пока аудитории пустуют,
пока аудитории пустуют,
Желябовы растут как на дрожжах!
Страна проходит сквозь второй этап.
И, сообразно этому этапу,
иркутским трактом движется этап:
интеллигентов гонят по этапу.
И дабы государственный террор
пресек собою индивидуальный,
им высшей меры просит прокурор,
как выход в высшей мере идеальный.
Россия, что ещё там впереди?
Не жертвенного нимба излученье.
Но с той поры живёт в твоей груди
Неслыханное самоотреченье.
Пусть ты пошла совсем иным путём,
своей судьбы крутой не избежала,
Но что-то в самом главном, в основном
То поколенье с нами вдруг сближало.
…Я помню фото: сорок первый год!
В Петрищеве, у школьницы московской[20],
что через миг взойдёт на эшафот,
Такие же глаза, как у Перовской[21].
«Тень самолёта в озёрной воде…»
Тень самолёта в озёрной воде
напоминает о давней беде.
Гул самолёта в озёрной тиши
к чёрным протокам пригнул камыши.
Тень полоснула по жёлтому дну —
умная рыба ушла в глубину.
Тень покачнулась, на лес налетев, —
хриплые птицы взлетели с дерев.
Ропот в природе пронёсся и стих —
что-то напутал звериный инстинкт.
Но наконец среди обжитых мест
лёг на дорогу распластанный крест.
…Старый водитель, взглянув в небеса,
жмёт машинально на все тормоза…
Н. Н. Сотников
…И не умолк людиновский гудок!