Читать интересную книгу Долгая дорога к себе - Светлана Черемухина

Уж он бы объяснил Свете все, оправдался, почему согласился «умереть» для нее, уйти из ее жизни. Но он живой! Он не может похоронить себя здесь и все забыть. Да и как такое забудешь… Эти глаза, глубокие, прозрачно-голубые, наивные, доверчивые, усталые, разочарованные, лукавые, озорные, беззащитные… Мужчина закусил губу и не заметил, как потекла кровь. Ее волосы. К ним можно прикасаться бесконечно долго. Нет, он врет сам себе, есть множество мест на ее теле, к которым он может прикасаться дольше.

Дурак! Какой же он был дурак! Отдать ее девственность Арсению! Болван! Он швырнул стул, чудом оставшийся целым, в окно, разбив стекло. А ведь она сама предлагала ему себя. Ему, Бертуччо Ливертье! А он отступил, позорно, покорно. Привычно ушел в сторону, чтобы не перекрывать свет Арсения Лугового всем, желающим окунуться в его лучи. Не важно, зверь больше не может оставаться в клетке, ему надо на свободу. Он вернется в город и заявит о своих правах. Он заберет то, что желает вот уже столько времени, без чего не может жить…

Но она же любит Арсения, она умрет в тоске без него… Посмотрим. Поживем – увидим.

Неожиданно его прошиб холодный пот. Он остановился и замер посреди комнаты. А что, если Мангус не выпустит ее из своих рук? Что, если он оставит ее себе или вообще убьет? Этот отморозок не из тех, кто способен понять и оценить эту девушку по достоинству, а вот испохабить, унизить, сломать и уничтожить – это он может.

* * *

Она открыла глаза. Огромные звезды мерцали в чернильном небе. Как красиво. Как волшебно, как необычно.

Девушка поднялась с земли и осмотрелась вокруг. Странно одета, в какой-то непонятной куртке размера на четыре больше, чем требуется, в летней обуви, хотя местами еще лежит снег. Что она делает в этом лесу? Почему она здесь? Откуда пришла и куда направлялась, и почему лежала на земле, рассматривая звезды?

Девушка поморщилась. Голова сильно болит и тикает в висках. Саднит все тело и ноют мышцы, как будто она разгрузила вагон угля. Вагон угля… А что, железная дорога недалеко, она слышала стук колес проносящегося неподалеку поезда. Может, она и правда это делала? На железной дороге много угля.

Она растеряно оборачивалась, не понимая, в какую сторону ей надо идти, и зачем. Ей надо домой. Домой. Домой… Это куда? И зачем? И к кому? Она помотала головой, пытаясь растрясти кисель в мыслях, но ничего не изменилось. Она знала, что такое «идти домой», но не было картинки и четкого понимая, что есть ее дом. Вот есть железная дорога, лес и небо, и она посреди всего этого, и это все. Что ей здесь делать, что ей вообще дальше делать – она не понимала. Куда идти и зачем? Она просто пошла вдоль железнодорожного полотна. Что ей делать со своим телом, со своим временем? Буду просто идти, подумала она. Может, я и до этого просто шла, ну, до того, как легла отдохнуть. Отдохнуть… Значит, я устала? Отчего? Я что, правда разгружала вагоны? При чем тут эти вагоны? А что еще я могла разгружать? А почему я обязательно должна была что-то разгружать? Ну, у меня все болит, на мне спецовка, фуфайка, или как это называется? Я где-то работаю? Работа… Что такое работа? Откуда это слово?

Она шла, ежась от ночной свежести, но ветер был мягкий и ласковый.

Послушайте, ведь если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно?

Это откуда? Это что? Стихи. Она точно знает, что это стихи. Откуда? Чьи? Этого она не знает. И кто она сама – ей неизвестно. Почему? Знала ли она это когда-нибудь? Надо ли это знать и почему она так к этому стремится?

Она шла и шла, пока не стало светать. Упала, не дойдя метров триста до поселка. На нее наткнулись спустя час. Охотничий пес, обнюхав и облизав ей лицо, радостно залаял, виляя хвостом: его ждала заслуженная похвала. Несколько мужчин бросились к нему со стороны поселка, несколько – из леса, в который не успели углубиться далеко.

Ее искали. Как только стало известно о ЧП районного масштаба: товар сбежал из поезда, вырубив двух своих охранников. Один впал в младенчество, по крайней мере, стал так же глуп и беспомощен, второму насильно изменили внешность, к радости пластического хирурга. Поймать виновницу было и делом чести, и вопросом безопасности. Сбежавший свидетель всегда является угрозой хорошо поставленному бизнесу. Продавцы живого товара не собирались погореть из-за того, что прыткая девица знает несколько приемчиков, а ее охранники оказались олухами.

Очнулась девушка от того, что кто-то усиленно ее тряс. Раскрыв глаза, она никого не увидела. Оглядевшись, поняла, что находится в фургоне с брезентовым тентом. Она куда-то едет? Нет, ее куда-то везут по очень неровной дороге, по бездорожью. Бездорожье… Кто? Куда? Домой? Или разгружать вагоны?

Она попыталась подняться, но оказалось, что сделать этого не может. Руки и ноги были крепко связаны, от пояса тянулась веревка, прикрепленная к металлическому каркасу фургона, к которому крепился тент. Что это значит? Девушка решила подождать, пока ее куда-то привезут. Кто-то же ее привязал, значит, кто-то и развяжет. Она закрыла глаза и попыталась снова заснуть. Пусто в голове, пусто в желудке. Пусто вокруг. Какая пустая у нее жизнь. Жизнь… что это? Какая она должна быть?

* * *

Арсений лежал на полу посреди холла, раскинув руки, словно падая в пропасть с огромной высоты. Столько дней о ней нет вестей. Даже выкуп не требуют, никаких условий не выставляют. Ничего. Тогда для чего ее удерживают? С какой целью? И кто? Он никак не мог этого понять. И что ему делать, он не знал. Он зашел в тупик.

Во дворе послышались медленные шаги, кто-то поднимался по лестнице, открылась дверь, и кто-то переступил порог. Животным натренированным инстинктом Арсений понял, кто это. Ноздри его затрепетали, мышцы напряглись, но он продолжал лежать, не двигаясь. Если он вскочит – он убьет, а ему хотелось поговорить.

– Знаю, что ты чувствуешь, понимаю тебя, и со всем соглашаюсь, – тихо произнес Бертуччо. – У тебя есть полное право убить меня.

– Ты за этим пришел? – глухо спросил Арсений, не поворачивая головы.

– Нет. Я хочу жить. Я хочу ее найти. Я хочу помочь.

– Тогда зачем ты ее погубил?

– Что? – Бертуччо побледнел. Он понимал свою вину, он клял себя и оплакивал потерянное счастье.

Мужчина на полу все же пошевелился, поднялся и сел на колени, по-прежнему не оборачиваясь к вошедшему.

– Ты понимаешь, что наделал? Ты сдал ее моим врагам! Отдал в их руки! Сам, добровольно!

Бертуччо издал странный звук, похожий на сдавленный стон.

– И не говори больше, что ты ее любишь. Подвергнуть смертельной опасности человека можно только ненавидя его, – сердце снова сильно заколотилось, как в тот момент, когда он узнал, кто его предал, кто выдал его чувства и указал на Свету, как на выгодного заложника для того, чтобы диктовать свои условия и получить город на блюдечке.

– Тогда я должен был сдать им тебя, – глухо вырвалось у Берта.

– Все-таки ты сказал это, – горько улыбнулся Арсений. Он по-прежнему не поднимал головы.

Бертуччо в порыве непонятых сейчас чувств подскочил к брату, упал рядом с ним на колени и схватил его за шею, сильно прижавшись к нему.

– Связанные одной цепью, – грустно усмехнулся Арсений. – Только раньше нас объединяла любовь, а теперь – ненависть.

– Нет, – Берт замотал головой. – Не говори так.

– Да. Теперь кто кого. Кто быстрее ее найдет и успеет нажать на курок.

Бертуччо поднял на него потемневшие глаза.

– Так и будет, клянусь, – кивнул Арсений. – Мы на равных, победитель получает все.

Кажется, он уже однажды говорил это.

– Какое же тут равенство! Если ты убьешь меня, она просто всплакнет. А если я тебя – она умрет.

– Жизнь такая штука… я все меньше и меньше понимаю что-нибудь в ней. Кто знает, как все обернется и чем закончится… – Арсений гладил волосы Берта. Все как раньше, только теперь между ними пропасть, полная боли и горя.

– Мы найдем ее, и все будет хорошо, – твердил как заклинание Берт. Только сейчас он понял, как же все это время ему не хватало брата. Они сиамские близнецы. Проклятые сиамские близнецы. Несчастные и обездоленные. Потерявшие смысл жизни, радость и вкус… – Все будет хорошо, – шептал он как молитву.

ГЛАВА 2

Ее вели мимо странных одноэтажных строений, напоминающих хижины. Хижины? Хм, хижина дядюшки Тома. Плантации. Плантации? Девушка округлила глаза: время от времени ей попадались люди, бедно одетые, с повязанными на головах платками или тюрбанами, так как солнце пекло нещадно, несмотря на то, что местами лежал снег. На лицах печать уныния, замкнутость, отстраненность. Сломленные души. Это откуда? Почему? Кто сломал? Зачем? Она крутила головой во все стороны, пока не получила затрещину.

– Чего лыпаешь? Иди, давай, да под ноги смотри, и так тебя все заждались, – грубый окрик охранника вернул ее к действительности.

На все ее вопросы никто не хотел отвечать, и пока ее отвязывали в кузове машины, хранили молчание. Подтолкнули в спину, чтобы спрыгнула на землю, ткнули в бок, чтобы шла по тропе. Она ничего не понимала. Ей было нужно домой. Так это и есть ее дом?