Читать интересную книгу Долгая дорога к себе - Светлана Черемухина

Бертуччо отлетел в другой конец комнаты. Он сам не ожидал такого удара. Ошарашенный, полулежал, опираясь на локти, свезенные о ковер, и во все глаза глядел на брата. А Арсений едва сдерживал гнев, не отрывая мрачного взгляда от кровавых губ друга.

– Арс, ну чего ты, ну прости, – прошептал Берт, кулаком вытирая кровь. Невольно покривился от боли: все же здорово Арс ему въехал. И голова гудит как колокол. Черт!

– Еще раз заикнешься про бордель – я тебя сотру с лица земли, – прорычал Арсений.

– Я понял, не дурак. Стоило так стараться. Я и с первого раза все могу усвоить и понять, – проворчал поверженный Берт, пытаясь подняться с пола. Он заискивающе посмотрел снизу-вверх на брата, надеясь на помощь, но Арсений проигнорировал его немую просьбу, и Бертуччо с кряхтением поднялся сам, упершись в колени. – Твою мать, Арс, я же о тебе беспоко…

– На черта обо мне беспокоиться, – закричал Арсений, перебивая друга, – я тебя об этом не просил!

– Проклятье! Арс, ты скоро на простых людей кидаться будешь! Просто так! Ты это понимаешь?

– Так помоги мне.

– Как? Связать тебя? Приковать цепями в подвале? Или пристегивать наручниками к кровати? О, точно, пригласим какую-нибудь красотку с пушистыми розовыми наручниками, и она тебя кааак…

– Заткнись! Я тебя прибью, прямо сейчас, – Арсений почти шептал, но взгляд его был полон решимости, и Бертуччо невольно испугался, что перегнул палку.

– Ты так реагируешь, потому что понимаешь, что я прав, и тебе хреново без женщины.

Арсений побледнел, заиграл желваками, но смолчал.

– Видишь, я прав, и поэтому ты молчишь, – тихо проговорил Берт.

– Конечно, ты прав, – прошептал Арсений, отводя взгляд. – Но если ты продолжишь эту тему, я тебя урою, это тебе понятно? По ходу, нет.

– Все, закрыли тему, – вздохнул Берт, убирая с лица волосы. – В этом чертовом доме есть чертово пиво?

– Поищи, может, тебе повезет, – Арсений уселся в кресло, демонстративно не глядя на своего друга.

Бертуччо вышел из зала, через некоторое время послышалось звяканье бутылок – он вполне успешно проводил инвентаризацию содержимого холодильника.

Арсений устало провел рукой по лицу. Костяшки пальцев саднило от удара. Да, каково же тогда пришлось Бертуччо. Но Арсу не было его жалко. В данный момент он тосковал и жалел себя.

Прошло почти два месяца, как он потерял свою жену, и кроме тоски по ней, невыносимого одиночества и изводящей тревоги за ее безопасность, его стала одолевать другая тоска. Тоска по женщине. Да, он никогда не был монахом, и многое позволял в те времена, когда принадлежал одному себе. Но с тех пор, как он познал любовь своей девушки, многое изменилось. Бурная личная жизнь и постоянный секс с той, что сводила с ума и пробуждала голод буквально через минуту после его стопроцентного утоления, приучили его к постоянной непреходящей эйфории, как физической, так и психологической. И сейчас до сердечной боли не хватало ни того, ни другого.

Наверное, про такое состояние говорят, что человек готов лезть на стенку. Арсений с тоской посмотрел на ближайшую стену, на дорогие обои, так удачно оттеняющие общий интерьер модно обставленной комнаты. Однажды он здорово здесь все попортил, круша мебель от известия, что Света от него ушла. Как раз из-за измены. Больше он так поступить не может.

Не может! Ну не может, и все! И это не глупость, и даже не совесть. Это… верность. Да, ему просто страшно оступиться и сделать что-то, что вызвало бы ее презрение. Пусть Света никогда об этом и не узнает, но он-то будет знать, что совершил нечто такое, за что она перестала бы его уважать. О, он испытал на своей дубленой битой шкуре, каково это – потерять доверие одной единственной, и потом мучительно долго и с огромным трудом по крупицам его восстанавливать.

И сможет ли он уважать себя, если сделает что-то, за что уважать его не сможет даже Берт?

Нет, главное – сосредоточиться на поиске Светланы. Ориентировки уже разосланы во все отделения Рыцарского ордена для проведения официального розыска.

Арсений тогда долго искал хоть какую-то фотографию жены. Она не любила фотографироваться, и в их совместной жизни не было сделано ни одного фото. Они нашлись у ее отца, но со сроком давности. Арсений тогда не мог внятно говорить, и Берт практически все сделал сам. Отвечал на вопросы Рыцарей, сообщал обстоятельства исчезновения, его предполагаемые причины, приметы пропавшей. Арсений лишь покосился в его сторону, когда брат сообщил о родимом пятне внизу живота на теле пропавшей девушки, но сил на какие-либо чувства и эмоции у него в тот момент не было. Да и какая разница. Чего теперь стоят эти препирательства, если самого предмета спора, этого извечного яблока раздора двух мужчин просто нет. Боже, где она?

Губернатор, узнав о случившемся, пообещал со своей стороны помощь, содействие и финансы. Обещал сделать все, от него зависящее. Недавно из-за границы, из закрытой лечебницы вернулась его дочь, повзрослевшая раньше времени, познавшая боль и унижение, потерявшая часть той непосредственности и доверчивости, которые раньше так отличали ее от сверстниц, делая очаровательной и неотразимой. Но она дома, за нее отомстили, и глава города был полон решимости помочь человеку, вступившемуся за честь его семьи. О том, чего стоило это Арсению Луговому в свое время, губернатор не знал.

С его подачи на телевидении в новостях постоянно крутился сюжет о пропавшей девушке, фото, сведения, данные.

Арсений нанял частных сыщиков и детективов, пообещав озолотить в случае бесценной находки. Но время шло, а ничего не менялось. Люди прочесывали город за городом, выведывали, вынюхивали, шерстили и просчитывали тысячи людей, но до сих пор так и не смогли напасть на след Светланы.

Была объявлена баснословная награда тому, кто сможет сообщить хоть что-то о местоположении пропавшей девушки. Но как ни высока была обещанная сумма, не было человека, которому хоть что-то было известно. Между тем выяснилось, что город и область наводнены ненормальными людьми, психически не уравновешенными, или довольно глупыми и легкомысленными придурками, которые по разным причинам сообщали совершенно противоречивые ложные сведения, только путающие поисковиков и вызывающие гнев и бешенство Арсения.

Психов он не трогал, но умникам, решившим нагреться на его несчастье, делалось недвусмысленное внушение, после чего вынужденные задуматься люди отправлялись в ближайшие госпитали, чтобы в тишине под наблюдением врачей предаться размышлениям на заданную тему и произвести переоценку ценностей в своей жизни.

Не может быть, что никто ничего не видел и не знал. Ведь должно быть хоть что-то, какой-то след, какое-то действие. Его отсутствие возможно только в одном случае – если Светы уже нет на этом свете.

Арсений похолодел при этой мысли, и снова его прошиб холодный пот. Нет, это не так, этого не может быть. Он по-прежнему чувствует, что она жива. Какая-то едва уловимая связь, чуть пульсирующая жилка, связывающая его со своей любимой, бьется в унисон с его сердцем, слабо, едва ощутимо, но бьется. Нет, он бы понял, он бы сразу почувствовал, если бы произошло непоправимое.

Прикрыв глаза, он тихо выдохнул воздух. Боже, сколько еще он может быть на пределе своих физических сил? Сколько он еще может сдерживать свое отчаяние? Когда он выберется из этой бездны одиночества и страха за ее судьбу? Сколько он еще протянет в таком состоянии? Неужели никто не может ему помочь? Никто не может напасть на ее след?

В таком случае, где ее держат и для чего? Если второй месяц не подают никаких вестей, то мысль о выкупе отпадает. Тогда в чем может быть дело?

Арсений замер, вцепившись руками в подлокотники кресла, и напрягся. Разве только… разве только ее оставили для себя, и не собираются ему возвращать. Никогда. Боже, это невыносимо!

Самое тяжелое, если отбросить на время собственные переживания и страдания, это смотреть в глаза ее отцу. Этот молчаливый человек, мудрый и добрый, конечно, все понимает, но от этого не становится легче. И каждый раз, встречаясь с ним, Арсений чувствует этот невысказанный вслух упрек: «не уберег». Нет, Владимир Черемухин ни разу ни в чем его не обвинил, да и что тут можно сказать, где и, главное, для чего искать виноватых, но боль за дочь так явно читается в его глазах, лежит печатью безысходности на его лице, вмиг постаревшем и осунувшемся. И каждый раз, возвращаясь со встречи со своим тестем, Арсений рычал, бегая по комнате в бессильной ярости, круша невидимых врагов, и не имея возможности сделать это в реальности.

Мать же ее изводила его постоянно. Она звонила и рыдала в трубку, обвиняла его во всех смертных грехах, обзывала и кляла. Хотелось заметить ей, что в прежние времена она не обременяла себя обязанностью заботиться о дочери, в то время как сейчас готова показывать всему миру свою материнскую любовь, но Арсений молчал, сдерживаясь и мысленно чертыхаясь всякий раз, когда по неосторожности сам снимал телефонную трубку и слышал дребезжащий голос, до смерти его раздражающий.