Читать интересную книгу Обратный отсчет - Роман Канушкин

Серия из двух коротких и точных ударов была гораздо серьезнее, и Растяпа растянулся на мокром асфальте перехода. В лужах вокруг переливались желтые московские фонари. Какие-то вечные сердобольные старушки нашли в себе силы для осуждения и сострадания. Но его, как и большинство прохожих, все это не касается. Сам он виноват, Растяпа, чудо в перьях…

Потом был удар, нанесенный носком ботинка, и крик женщины:

— Боже мой, ты же убьешь мальчика… Остановите его кто-нибудь! Мужчины!

Он продолжал шагать по «зебре» перехода. Что-то с этим криком было не так. Между понятным человеческим порывом и этим криком плескалось что-то очень ненадежное и истеричное. Бам-пара-бам, а наша мадам, часом, не пьяна? Как там у нас обстоят делишки?

— Мужчины!!!

Сломленная дама, спивающаяся истеричная интеллигентка… И это вся поддержка, на которую может рассчитывать Растяпа? Все же лучше, чем ничего…

Еще один удар. Растяпа не отключился, но свернулся калачиком и тихо застонал:

— Ах, сука… За что?

ЕГО ВСЕ ЭТО НЕ КАСАЕТСЯ.

— Мужчины! Ай, остановите… Милиция!

Его все это не касается, но все же…

"ЭЙ, БОКСЕР, ЛЕЖАЧЕГО НЕ БЬЮТ, ЗНАЕШЬ ЖЕ.

ЭЙ, ДА ТЫ, ВИДАТЬ, ЗАБЫЛ ЛИЦО УЧИТЕЛЯ.

Но уже хватит. Какая-то кишка решила тебе несколько поперечить сегодня, боксер, но ты уже сделал свое дело и поэтому — хватит. Иначе ты его убьешь — эта пузырящаяся кровь в уголках рта… Достаточно, боксер, не бьют лежачего".

— Милиция! Прекрати, изверг!…

«Эх, боксер… Ну ты что, решил его прибить? Ничего ты ему не сделаешь, он не будет учиться твоей грамоте, боксер, разве только прибьешь, как собаку, попавшуюся тебе по дороге… Хватит, напрасно ты разворачиваешь корпус для удара».

ЕГО ВСЕ ЭТО НЕ КАСАЕТСЯ.

«Напрасно отводишь ногу, помогая замахом руки. Ты забыл лицо Учителя, а память — единственное, что нам остается, боксер. И сейчас носок твоего дорогого ботинка войдет в разбитое окровавленное лицо Растяпы, но вспомни лицо Учителя, боксер, вспомни, как останавливать время и видеть кожей…»

А потом все произошло очень быстро. Одним незаметным движением он опустил вязаную шапочку на глаза, скинув свою ношу. И прежде чем рюкзак упал в кашицу из снега и соли, перехватил руку боксера, зажав нижнюю фалангу большого пальца на болевой. Боксер вскрикнул, резко повернув к нему голову; взгляд боксера, налившись кровью боли, эволюционировал от злобного изумления неверия до проблеска ПОНИМАНИЯ: стоящий перед ним человек, человек, в чьи ледяные глаза он сейчас смотрит, может быть ОПАСЕН. Очень опасен. Он понял это слишком поздно, потому что губы его уже произносили:

— Ты что, братка, я же тебя здесь похороню, — а свободная рука готовилась к удару. Щелкнул замок задней дверцы «БМВ».

— Скорее всего ты ошибаешься, приятель, — проговорил он негромко. А потом, резко выдохнув, сделал очень быстрое движение, опустив руку вниз. Пепельная бледность залила лицо боксера, пепельная бледность подступающего болевого шока потянула боксера к земле, потому что его большой палец был теперь сломан.

Задняя дверца автомобиля начала приоткрываться — тот, кто сидел за водителем, решил присоединиться к «беседе». «Напрасно вы все это затеяли, ребята. У меня нет времени ни на вас, ни уж тем более на объяснения с ментами».

Все еще не упуская из виду отключающегося боксера, он сделал шаг к автомобилю — это было его поле, картографический набросок местности, и он видел его как на ладони. Зато все остальное: и пытающийся подняться на ноги Растяпа, и притихшие на мгновение пешеходы — вся неагрессивная среда была размытой. Пока лишь только открывающаяся задняя дверца и белая рука на переднем сиденье, в каком-то удивленном жесте опускающая телефонную трубку: разговор прервался на самом интересном месте? Рука слишком, не правдоподобно белая, следи за рукой, именно она может быть по-настоящему опасна. А пока — задняя дверца: к нам решил присоединиться второй пассажир…

Никто не понял, как он выкинул ногу вверх и в сторону, и никто не заметил, как нога прошла по дуге, но в тот момент, когда в проеме задней дверцы показалась коротко стриженная голова, тяжелый горный ботинок впечатался в верхнюю кромку стекла:

— Сидеть!

Этому пассажиру не суждено было явить себя зрителям, на его голову, словно попавшую в тиски между дверцей и ободом крыши, обрушился страшный удар, и он повалился на заднее сиденье. На этом его сегодняшняя партия оказалась сыгранной.

«Третий. Третий — и пора заканчивать. Рука, очень белая рука… Ну все понятно, это была лишь какая-то дурацкая подсветка, однако я не ошибся в тебе, рука. Вовсе не телефонную трубку ты сейчас сжимаешь, мы оба знаем, что этот пистолет, скорее всего называется „ТТ“. Эх, третий, лучше бы тебе не вмешиваться: то, что ты сейчас собираешься делать, очень серьезно. Слишком серьезно, третий, и, возможно, нам придется; повысить ставки».

Решение пришло само собой. В его поле, в некотором роде картографической голограмме с размытыми контурами, вычленился пакет с рекламой сигарет «Лаки Страйк». Тот самый, куда пару минут назад Растяпа убрал приобретенное шампанское. А прежде он извлек пакет из кармана — следовательно, ничего, кроме одной бутылки, там нет. Сейчас пакет стоял на снегу. А третий уже выбрался из машины, руки опущены, но от него не укрылось движение плеча — пользуясь прикрытием крыла «БМВ», господин Третий передернул затвор. «Значит, вот так… Значит, прямо оттуда ты собираешься палить?! Хорош ты, приятель: час пик, центр Москвы, а ты решил поупражняться в стрельбе по прохожим. Значит, считаешь, что у тебя тормозов нет, ты крутой? И что это такое: „Завалю тебя, падла“? Грубое расточительство нервной энергии. А вот теперь смотри, что на самом деле подразумевает отсутствие тормозов…»

С проворностью кошки он прыгнул к пакету с рекламой сигарет «Лаки Страйк». Взгляд третьего последовал за ним, но еще прежде, чем руки, сжимающие пистолет «ТТ», показались из-за крыла «БМВ», отсвечивающего вечерним светом, бутылка шампанского и пакет превратились в единый метательный снаряд.

Стремительный полет, праща, рассекающая воздух, посланная верной рукой… Хлопок — бутылка взорвалась на финише. «Лаки Страйк»… Хорошо, господин Третий, бутылка разбилась, следовательно, твой череп остался цел. Извини, большего для тебя сделать не мог бледнолицый, ты сам повысил ставки, приятель.

И через секунду, ухватив за плечо Растяпу, в чьих глазах ужас и обида начинали смешиваться с чем-то предваряющим восхищение, и не забыв свой рюкзак, он исчез в черноте, клубящейся за аркой близлежащего двора. Их поглотила ночь еще прежде, чем опешившие прохожие успели прийти в себя.

2

Среда, 28 февраля

Продолжение вечера

Сумасшествие… Нет, не так — СУМАСШЕСТВИЕ!!! Ну и хорошо. Вот и слава Богу! Наконец-то это слово произнесено. Крыша поехала, протек чайник, башня сдвинулась, шкаф поплыл, сдризнулись гайки, болт отшибло, не говоря уже о всяких там дешевых шариках за роликами и прочей лабуде… Ну, чего там еще?! Вот и хорошо. Здорово. Значит, у одного из самых модных режиссеров одного из самых респектабельных рекламных агентств окончательно снесло крышу… Во — нормально!

Фильм был такой: огромный, пышущий жаром дизельный локомотив — кажется, что металл этого ожившего монстра раскален докрасна. Скорость: из-под гремящих колес, отливающих тусклым тяжелым светом, словно из ноздрей разгневанных чудовищ, вырываются дымы… Скорость нарастает. Он опасен, этот инфернальный поезд; стонущий вздох искривленных рельсов, безжалостный ритм колес — скорость нарастает. Этот локомотив безумен, он — самоубийца, его путь — освещенные кровью заходящего солнца рельсы — обрывается у разрушенного моста. А скорость все растет — сумасшедший поезд спешит поскорее покончить со всем этим…

В такую суицидальную драму вмонтированы черно-белые кадры: шаги, удары мяча; мгновенные визуальные образы: в черноте кадра — белая кроссовка, четко отпечатывающая шаг, рука, ведущая мяч, капелька пота на эпидермисе кожи, черный баскетболист, сливающийся с фоном кадра, режуще-белая форма…

А рехнувшийся поезд продолжает свое лихое путешествие, и становится ясно, что у него нет впереди буферов, а вместо спешки — лишь баскетбольное кольцо-корзина, такое же безумное и опасное…

Чернокожий спортсмен прыгает, он застывает в прыжке все выше и выше; хищное кольцо, тянущее за собой взбесившийся локомотив, разрезает ткань черно-белого кадра, но мяч уже срывается с кончиков пальцев, мяч летит в густой черноте застывшего громадного зала, готового взорваться миллионноваттным электричеством и криком, уже вырывающимся из легких оцепеневших болельщиков…

Поезд-самоубийца достигает финиша — на безумной скорости он срывается с разрушенного моста. Но скорость — его воплотившееся сумасшествие — дарит ему миг полета; перед тем как рухнуть в бездну, залитую кровавым золотом заката, железное чудовище на мгновение взмывает в воздух, к солнцу, которое сейчас скроется для него навсегда… И этого мгновения оказывается достаточно — мяч, словно медлительная праща, рассекающая воздух, ставший вдруг сгустившимся, тягучим временем, все же успевает попасть в корзину. Мяч проходит через кольцо поезда-безумца, а потом их пути расходятся — локомотив рушится в бездну, а мяч возвращается на стадион, взорвавшийся грохотом неминуемого триумфа.