которую она ненавидит и боится, как боятся нелюди всех живых и тёплых. Настоящих. Те, кто не обладает чувством любви, жизни, истинным талантом, отчаянно стремятся разрушить всё подлинное и светлое. Конечно, ей это удастся, это всегда удаётся взрослому, любые надругательства над ребёнком приносят мрачный плод.
Она швыряет мне в лицо мою белую маечку, которую заставляла меня одевать. Мне было туго в груди и стыдно, что одна я носила маечки в то время, когда другие носили топы.
На майке запеклись небольшие пятнышки со стороны лопаток. Начинаю разглядывать. Пахнет гарью, кровью и потом. Пахнет страхом и удовольствием. И ещё как-то запах, похож аромат высохших цветов и пыли…
– Где ты вчера была? Тварь! Блядь! Потаскуха! К тебе кто-то приставал?! – истеричные визгливые нотки в голосе матери бьют по струнам нервов, – Иди стирай свою вонючую майку, ты что, думаешь, я тебе новую куплю?
Её чётко выверенная на публику театральная истерика начинает набирать обороты. Для неё это хороший повод меня проломить и пожрать. Она стоит в мнимых софитах, запах любования собой – у меня шикарное обоняние! Мерзкий стареющий вампир, недобитый алкашом-отцом в юности. Вот же мне не повезло!.. Выключаю слух и, вслушиваясь в приятный защищающий меня звон в ушах, иду стирать. Удар по голове включает слух обратно, белая вспышка в глазах. Видимо, я пропустила что-то, что вампир посчитал важным. Чёрные круг перед глазами, звон уже настоящий. Тошнота. И тут снова чувствую, как начинает тянуть спину. Будто кожа натягивается. Но я решаю сдержать. Дышу. Дышу. Не сейчас. У меня тогда ещё был страх убить её. Ничего. Он скоро пройдёт. И я буду смотреть кошмары, где мать снова и снова причиняет мне боль и я убиваю её раз за разом…
Выбегаю из ванной, слышу истошный крик сзади, такой, будто режут. Обуваюсь и выбегаю на улицу. Вечерний сумеречный свет, всё кобальт, почти ночь. Горят огни домов и во дворах полно людей. Дворы большие, но и дома велики. Люди здесь перед сном почему-то высыпают толпой и во дворы, и на дороги, и в лес. Нигде я больше таких привычек не видела.
Мой быстрый шаг и сопение перерастают в бег, я легко оделась, вышла в домашнем, как была, на босу ногу босоножки. Зябко. Но я, перебирая ногами, лечу, на адреналине, легко и свободно. Мне кажется, что мои ноги всё длиннее, шаги всё шире, кожа на спине натягивается, какой-то парус тянет ввысь, я слышу за спиной хлопки и взмываю над землёй у самого леса, проношусь над верхними листьями, над верхушками деревьев. Гнев освобождает и несёт меня на парусах, я вижу их края периферийным зрением, чёрные края моих крыльев. Зрение поменялось. Я вижу будто в линзе чёткие очертания в середине, но ширина моего взгляда заходит почти за спину. Я вижу далеко и глубоко, и ровно столько, сколько мне нужно здесь и сейчас. Сознание застывает, а затем набрасывается тревога, я начинаю цеплять ногами за верхушки тополей. Будто во сне. Будто во сне, когда знаешь что это сон, и всё равно очень стараешься. Я боюсь проводов, боюсь столбов, я чувствую кожей предметы. Интуитивно тело несёт меня к кладбищу на холме. Я боюсь удариться при приземлении, но мои паруса опускают меня в траву нежно. Голые коленки качаются травы, холодной и влажной, я больше не чувствую парусов. Чувствую себя уязвимой и одинокой. Боже, мне идти пешком домой, ярость остыла и навалились сонливость, боль и страх. Мне захотелось свернуться калачиком где-то на чьей-то территории могилы, в укромном заросшем местечке, под скамейкой, в тени дерева.
*
Я проснулась ночью от того, что кто-то теребил моё плечо. Никого рядом не оказалось, и я решила, что это сон. Темно хоть выколи глаза. Немного видно траву, кусты. Я с трудом вспомнила вчерашний шок и всё историю, как я оказалась здесь, на кладбище. Что делает моя мама? Наверное, ищет меня. Небось всех подняли на ноги. Вот мне влетит! Страшно и не хочется домой, но холодно и неуютно быть тут. Хотя пока я пряталась в кустах, я чувствовала себя надёжно скрытой от людей, а это главное. Кроме людей, впрочем, я никого не боялась. Никого и ничего. В будущем, когда у меня появятся дети, с их рождением родится мой страх, панические атаки и кошмары про их жизнь, здоровье, благополучие и целостность. Но сейчас жизнь моя проста, ужасна и одновременно легка, понятна. Я живу мечтами. О том, что будет потом. О том, что возможно и существует. О Ленке. О нашей с ней дружбе. О том, о чём мы пообщаемся в будущем. Я ведь ещё не знаю, что общего будущего у нас нет. Но сейчас я живу идеями. О том, что если бы я жила не здесь. И нет, я не грежу о другой семье, родителях и брате. Я мечтаю о другом мире, других существах, мало имеющих общего с людьми. Я мечтаю о другой стороне вселенной, как о рае, как о манне небесной, я будто вспоминаю это, а не придумываю. Так, если бы я там уже когда-то была.
Поднимаясь, я зацепилась каштановыми спутанными волосами за что-то, начала выпутывать свои хвостики и увидела его. Он лежал совсем рядом с тем уголочком, где я спала. Точнее, мы спали вместе. Малыш, чёрный, с тёмной гладкой шерстью и маленькими крылышками. Взяла его на руки, а он мирно сопел. Наверное, спит. Или болеет? Мы стали пробираться через оградки, где я цеплялась за острые пики и шипы кладбищенских недружелюбных жизни строений. Я шла домой.
*
Я вошла в квартиру в темноте. Здесь тихо и это странно. Я была в ужасе, ведь меня всегда искали со скандалом. А сейчас была непривычная гнетущая мучительная тишина. Игнорирование моего бегства было хуже любого крика. Ну что ж. Используем ситуацию. Я внесла малыша в комнату и положила под кровать. Удар в дверь сотряс комнату.
– Ты что, думала явиться сюда и /не заплатить/ спокойно лечь спать? Не будет так! /Мне плевать на тебя. я просто хочу тебя сожрать, маленькая мерзость/
Голос матери вонял. От него исходило зловоние, как их могилы. Воняло гнилым, тошнотворным, несварившимся. Малыш запищал под кроватью. – Кто там?!! А ну говори!!!
Я сжалась. Она боится. Как приятно мне было видеть её страх. И страшно было это показать. Волны зловония усиливались, когда она боялась. От неё несло немытым телом девочки, которую она утопила, когда была школьницей… Мёртвая девочка не являлась,