Читать интересную книгу Преступление Кинэта - Жюль Ромэн

Что сообщил ему этот человек? Свое имя: Огюстен Легедри. Свой возраст: тридцать один год. Он рассказал о своем детстве, о работе, о неудачах, о плутнях, О душевных состояниях. Странное изобилие душевных состояний. Легедри от природы человек беспокойный. Он носится со своими горестями. Он не только болеет ими; у него страсть к ним. Он не умеет выражать их; однако, после целого ряда повторений, отступлений и запинок они все-таки производят впечатление на собеседника. Кинэту кажется, что он как нельзя лучше представляет себе, почему наборщик в один прекрасный день сделался убийцей. Но он представляет себе это без всякой симпатии. Преступление Легедри основано на глупости и слабости. Он, Кинэт, презирает это. Легедри пришел к своей жертве с намерением не убить, а обокрасть ее. И решился он на кражу не столько из нужды в деньгах, сколько по злобе. Он пришел в бешенство, когда потерял свое последнее место и не нашел нового. Он злобствовал не столько на общество по-анархистски, сколько на самого себя и на судьбу. Если он убил (он не признался в этом переплетчику, но мало-помалу это выяснилось из его рассказов), то потому лишь, что в последнюю минуту жертва пыталась помешать ему уйти, хотела вырвать у него «добычу», как было написано в газете. Ему показалось, что он попался, а главное, что его обокрали в свою очередь. Он не видел иного выхода, кроме убийства. Жест самозащиты, вызванный безумным страхом, еще можно оправдать. К тому же он банален. Но Кинэт уверен, что Легедри нисколько не старался его избегнуть, что он с каким-то облегчением ухватился за подходящий случай и что вид крови не был ему неприятен. Да, очевидно, злоба. Об этом же свидетельствуют пиджак и платок, засунутые в пакет с книгами. Может быть, Кинэт не испытывает отвращения к злобе и жестокости. Но ему кажется, что он не любит их. Во всяком случае они ему непонятны.

Кинэт замечает, что к «происшествию» он свободно применяет теперь слова «преступление», «убийство», «убийца». Это потому, что с утра все стало официальным.

«Как я был наивен, думая, что некоторые преступления такого рода не обнаруживаются. Недомыслие. Смешение категорий. Скрыть можно отравление. Даже в иных случаях убийство в лоне семьи, перекрашивающееся при соучастии всех родственников в несчастный случай или в самоубийство. Но обычные преступления, преступления, которые совершаются людьми посторонними, неизбежно обнаруживаются. Это преступление должно было обнаружиться. Я проявил недостаток простого здравого смысла».

В общем, такое событие может более или менее долго оставаться в первой стадии, стадии необнаруженного преступления. Однако, рано, или поздно, оно переходит во вторую стадию. Это стадия обнаруженного преступления и необнаруженного преступника. Вчера вечером произошел переход из первой стадии во вторую, от необнаруженного преступления к необнаруженному преступнику.

Ну, а третья стадия? Стадия обнаруженного преступника? Очевидно, переход и тут неизбежен. Эта мысль внезапно сдавила виски Кинэта. Она предстала в очаровании простоты и симметрии. В ее властном облике крепчайшие суеверия приобретали родственное сходство с величайшими законами науки. Сталкиваясь с такими мыслями, человеческий ум невольно поддается их ворожбе. Мозговой контроль теряет свою силу. Если данная мысль страшна, ее парализующее действие сопровождается мучительным процессом внедрения. Она вонзается буравом в тело и овладевает человеком.

Ужас, внушенный ею Кинэту, чувство уже вынесенного приговора и неотвратимого приближения грядущих бед, не соответствовал риску, которому он подвергался. Он даже почти забыл про дело Легедри. Закон, воображаемое существование которого потрясало его, пробудил в нем более глубокую тревогу.

Однако, мысль эта внезапно теряет силу. Паралич проходит.

«Полно. Это бессмысленно. В сотне, в тысяче случаев преступники, совершившие преступление именно такого рода, не обнаруживаются. Опыт подтверждает это».

Он улыбается. Постепенно к нему возвращается энергия. Он похлопывает ладонью по развернутой газете. Встает со стула. Ему хочется двигаться, действовать. Ему хочется бороться. Ведь вчера вечером завязалась битва. Полиция перешла в наступление. Инертность недопустима.

Две точки настойчиво притягивают его: флигель; Легедри. Ему не терпится бежать к флигелю, не терпится бежать к Легедри. С чего начать? Флигель совсем близко. Это «место преступления». Давно известно, что преступника неудержимо тянет к «месту преступления». Кинэт не совершил преступления. Но разве его желанию чуждо то бессмысленное влечение, которое овладевает преступником и часто указывает ему путь к гибели? Нужно сопротивляться. Нужно делать только то, что продиктовано разумом и включено в методический план.

Неужели Легедри уже побывал во флигеле? По требованию Кинэта он поклялся не выходить за пределы окрестностей своего убежища. Но он порывист и лжив. Если он прочитал утреннюю газету, хватит ли у него выдержки не пойти на «место преступления», обнаруженного преступления? Одна надежда, что он не прочитал газеты. А это вполне вероятно. Он любит валяться в постели, много спать. Газеты вызывают в нем ужас. Сейчас он почти наверное еще не встал.

Может быть, настоящая методичность в том, чтобы немедленно ехать к Легедри, воспользовавшись быстрым способом передвижения, вроде такси. Необходимо застать его дома. Предупредить его. Дать ему понять, что отныне малейшая неосторожность грозит тюрьмой и смертью. Потребовать от него слепого повиновения.

Да, правильно. Кинэт берет шляпу. Положив руку на задвижку, он вспоминает про чемодан. Можно ли бросить его на произвол судьбы? Или это большая снеосторожность? Предположим, следствие добилось изумительно быстрых успехов и сейчас, в отсутствие Кинэта, кто-нибудь будет рыться в этом чемодане, рассматривать его содержимое? Кинэт не знает еще, какую басню выдумать для объяснения присутствии чемодана в задней комнате. Но прежде всего надо убедиться, что в нем нет ничего предосудительного. Кинэт открывал его только один раз, три дня тому назад, доставая белье Легедри. Он сделал осмотр, но поверхностный; как таможенный чиновник, не как полицейский. Басня, сочиненная Кинэтом, независимо от деталей, может внушить доверие, только если чемодан не содержит ничего, относящегося к преступлению. Нужно удалить из него все, что явилось бы в глазах придирчивого следователя вещественной уликой или частью похищенного добра. Если ему даже не поверят, он во всяком случае избегнет таким образом обвинения в укрывательстве.

Итак, безотлагательно необходимо сделать тщательное и исчерпывающее обследование чемодана. (Та же строгая методичность, что и в прошлый вторник, когда речь шла об уничтожении следов крови на кухне, понимая слово «след» в научном смысле.) Всякая подозрительная вещь, всякая вещь, дающая повод к двусмысленым толкованиям, будет сожжена.

К сожалению, в таком же безотлагательном порядке необходимо сочинить какую-нибудь правдоподобную басню. Если полицейские нагрянут внезапно или встретят его при возвращении, первый вопрос их будет: «У вас находится такой-то и такой-то чемодан. Почему?» Кинэт думал об этом все последние дни, но без напряженья. Он прохлаждался, как человек, ожидающий наития. К тому же, самая остроумная версия имела бы ценность только постольку, поскольку ее подтвердил бы допрошенный отдельно Легедри. Нужно, следовательно, как можно скорее встретиться с Легедри, сделать ему соответствующее наставление.

Невозможно все совместить. Нет даже главной причины, обусловливающей ту или иную необходимость. Все причины главные, и все необходимо.

Кинэт вытаскивает чемодан на кухню, открывает его, освобождает стол, чтобы складывать на нем каждую вещь в отдельности. Он откашливается несколько раз, усиленно моргает, движеньем плеч старается освободить шею от тисков одежды. Ищет в тайниках своего существа всей возможной полноты внимания. Производит в механизме своего ума то изменение скоростей, благодаря которому каждое восприятие четко обособляется, как будто пользуясь за собственный счет особым потоком разума, а внутреннее время каждую секунду отмечается вспышками, словно электрическая рампа.

* * *

Часом позже он все еще трепетал, готовый сжаться или ринуться куда-то. Но и следа расслабляющей тревоги не осталось в нем. Весь страх его превратился в натиск. Содержимое чемодана было выложено на столе. Каждая вещь подвергалась тщательному осмотру, словно механизм, объем, вес и упругость которого выверяются десятком испытательных приборов. Пара носков, приобретенных на толкучем рынке, были брошены в печку, вместе с наволочкой, женским чепцом и туфлями, мужскими или женскими — неизвестно. Все эти вещи, разумеется, не имели никакого отношения к убийству на улице Дайу, но могли вызвать ряд вопросов.