Читать интересную книгу Победитель - Андрей Волос

— Шеф, на Воронежскую!

— Пересменка, — равнодушно ответил водитель — пожилой мужик в кожаной кепке.

— Два счетчика, шеф!

— Я лошадь, что ли? — поинтересовался водитель. — Сутками-то работать?

— Три счетчика! Поехали!

— Приспичило! — с искренней досадой сказал таксист. — Садись, торопыга…

Машина летела по проспекту, оставляя за флагом медленно ползущие грузовики, бензовозы, груженные бетоном самосвалы, битком набитые автобусы и троллейбусы, за стеклами которых маячил горох бледных лиц. Проплывали по сторонам остовы одинаковых новостроек. Возле них упрямо топырились башенные краны. То и дело мелькал кумач транспарантов. «Аврора» и Ленин глядели обычно из-под самых крыш, волевые лица рабочих и колхозниц занимали глухие стены зданий. Взгляд скользил по лозунгам:

«Народ и партия едины!», «Партия сказала — «надо», комсомол ответил — «есть!»», «БАМ — это молодость мира!», «Слава советскому народу — строителю коммунизма!», «Да здравствует дружба между народами!».

Тут и там пестрели олимпийские кольца.

«Мы ждем тебя, Олимпиада!» «О спорт, ты — мир!»

Так же часто возникало бровастое, строгое и мужественное лицо Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева…

Выскочив из такси, Плетнев опрометью бросился к парадному входу нарядного белого здания, фасад которого украшал огромный красный транспарант:

«Привет участникам Общемосковского партийно-хозяйственного актива!»

Ворвавшись в тяжеленные дубовые двери, он ринулся к лестнице, устланной красной ковровой дорожкой. Гулкий стук шагов кувыркался по холлу. Пунцовые шторы на окнах, ламбрекены с золотыми кистями… Непременные портреты членов Политбюро на стене. Брежнев — в центре и раза в полтора крупнее прочих. В любой райком загляни — увидишь то же самое.

Перепрыгивая через две ступеньки, взлетел на второй этаж.

И понял, что не просто опоздал. А опоздал просто катастрофически.

В широком коридоре замерли две шеренги. Одетые в похожие темно-серые гражданские костюмы, эти люди были его сослуживцами, товарищами, друзьями и командирами.

Перед строем прохаживался полковник Карпов — тоже в гражданском. Лицо полковника в целом имело совершенно чугунное выражение.

Плетнев остановился.

— …И требую от всех со всей серьезностью, — веско говорил полковник. — Ворон не считать. И не надо думать, что мы тут заняты не своим делом. Мы, конечно, подразделение…

Тут он замолк и повернул голову. Можно было подумать, что в воздухе районного Комитета партии звук распространяется по совершенно иным законам, и поэтому топот Плетнева только сейчас достиг его ушей.

— Товарищ полковник, — гаркнул Плетнев, вытягиваясь. — Разрешите встать в строй!

Карпов демонстративно поднял руку и стал смотреть на часы. Затем перевел тяжелый взгляд на него.

— Почему опоздали, товарищ старший лейтенант?

— В пробку попал, товарищ полковник! — отрапортовал Плетнев.

— В какую, на хрен, пробку?! — заорал полковник. — Тут от метро пять минут! Глаза продрать не в состоянии? Может, вам служба не по плечу? Может, лучше в сторожа податься?

— Никак нет, товарищ полковник!

— Никак нет, — буркнул Карпов и обвел строй хмурым взглядом. — А мне-то сдается, что именно так и есть… Так вот. Именно нам, подразделению по борьбе с терроризмом, сегодня оказана высокая честь. Обеспечение безопасности и пропускного режима — серьезная работа! Повторяю, что в преддверии Олимпиады возможны самые серьезные провокации — вплоть до терактов и диверсий со стороны сил мирового империализма и реакции!

Тут он по-бычьи покосился на Плетнева. Плетнев сделал рожу кирпичом. То есть придал ей совершенно бесстрастное выражение. Глядя на скуластое, суховатое лицо, трудно было догадаться, о чем сейчас этот человек думает. Собственно говоря, ни о чем особенном Плетнев и не думал. Так, мелькали обрывки каких-то дежурных соображений насчет того, что опять их, бойцов элитного спецподразделения КГБ, используют как последних шавок. Да с ними ведь не поспоришь…

— Встать в строй!

Он встал. Астафьев незаметно подмигнул — мол, какие наши годы. Мол, где наша не пропадала. Мол, нашла коса на камень. Или еще что-то в этом роде. Ну, и Плетнев ему, естественно, тоже подмигнул. Но сам стоял навытяжку, совершенно окаменев. Ел глазами начальство. Потому что хорошенького понемножку. И уже хватит приключений на собственную задницу.

— Повторяю специально для опоздавших! — Полковник поднял указательный палец и снова скосил на Плетнева взгляд. — Каждый входящий в здание райкома должен предъявить партийный билет и приглашение! Невзирая на чины и ранги! Только после этого вы его пропускаете! Ясно?

Плетневу ясно. И всем ясно. Они смотрят сосредоточенно и твердо. Они готовы. На них можно положиться. На всех вместе. И на каждого в отдельности.

* * *

Холл уже заполнен гулом голосов. Прохаживаются празднично одетые участники партхозактива. У развернутого справа буфета теснится народ. Огромным спросом пользуются какие-то коробки в целлофане — должно быть, шоколадные конфеты. Очередь волнуется. Вот кто-то взволнованно:

— По две в руки?

— По две в руки, товарищи!..

Ромашов указал пост у одной из входных дверей, и Плетнев, счастливый, что его миновало наконец недоброе внимание полковника, со всей ответственностью взялся за решение поставленной перед ним задачи — то есть стоял, встречая входящих вежливой и приветливой улыбкой. Которая, разумеется, совершенно не означала, что он утратил бдительность.

— Партийный билет и приглашение, пожалуйста!

Высокий седой человек так же вежливо кивает в ответ. Протягивает документы.

— Пожалуйста…

Все в порядке.

— Прошу вас, проходите… — и уже следующему: — Партийный билет и приглашение, пожалуйста…

Толстяк, обмахивающийся шляпой, протягивает приглашение.

— А партбилет?

— Фу ты, господи, конечно. Извините, бога ради, запамятовал…

— Ничего страшного… Проходите… Партбилет и приглашение, пожалуйста… Минуточку, товарищ! Ваше приглашение и партийный билет!

Плетнев заступил дорогу жирному человеку с могучими брылами. На нем хороший костюм, галстук. Морда, правда, кирпича просит — красная такая, наглая рожа. С явными отпечатками кое-каких пороков и злоупотреблений. За его спиной озабоченно маячила какая-то жердь в синей рубашке с короткими рукавами.

— Что? — спросил брыластый, морщась с таким видом, будто путь ему преградило насекомое.

— Предъявите, пожалуйста, партбилет и приглашение! — повторил Плетнев корректным тоном. Просто страшно корректным. Таким тоном в метро остановки объявлять…

Жирный почему-то оглянулся на своего жердеобразного сопровождающего и спросил громко, на весь холл:

— Нет, ну ты слышишь?

Худой заискивающе хихикнул. За ним уже волновались несколько иных участников партхозактива. Кто-то выкрикнул недовольно:

— В чем дело, товарищи? Товарищи, проходите!..

— Ты меня в лицо знать должен! — сказал брыластый грубо и брюзгливо. Протянул жирный палец и начал тыкать Плетнева в грудь.

Из последних сил сдерживаясь, Плетнев склонил голову и стал смотреть на этот палец. Холеный такой палец с гладким стриженным ногтем. Прямо-таки начальственный палец. Таким пальцем хорошо показывать направление, по которому следует идти. «Вперед, товарищи!» И пальцем — туда, мол, туда!..

Он не понимал, что с ним делать. Если бы этот тип, вместо того чтобы тыкать, показал, как положено, партбилет и приглашение, все встало бы на свои места. Довольно больно тычет, собака! И, главное, совершенно ясно, что будет дальше. Плетнев молчит. У жирного, должно быть, складывается ложное впечатление, что Плетнев не против, чтобы его тыкали. Поэтому жирный его отечески наставляет. Когда окончит наставления, повернется и пойдет. А приглашение и партбилет так и не покажет. Что совершенно недопустимо.

— Ты понял? — продолжал жирный. — Руководство нужно знать в лицо!

И все пальцем, пальцем!..

Уже понимая, что не сможет справиться с волной закипающего бешенства, Плетнев поднял взгляд и посмотрел ему в глаза. Неужели не поймет?

— В лицо знать нужно!

И снова ткнул.

Тогда он схватил этот его чертов палец и резко загнул вверх.

Жирный сначала присел. Потом упал на колени. И при этом заорал на весь райком:

— А-а-а!

Честно говоря, Плетнев не ожидал такого эффекта. Он же не сломал ему палец. Просто загнул. Ну, неприятно, конечно… несколько болезненно… Но что уж так орать-то?

Жердь тоже завопила: