Это не означает, что он не подвержен заблуждениям. На самом деле его склонность к самообману и эмоциональная уязвимость добавляют горький привкус в процесс самоопределения, о чем и говорит дневник. Несмотря на многократно расширившееся за время пребывания в Оксфорде представление о жизни, автор дневника, пустившийся в плавание по времени, выглядит робким и застенчивым человеком, одиночество заставляет его остро переживать как презрение, так и любовь. Поразительна его чуткость к окружению. Молодой человек, год после Оксфорда преподававший во французском университете города Пуатье, все еще остается нерешительным и одиноким и, оказавшись на прекрасном греческом острове Спеце, переживает духовное возрождение, чем-то похожее на ту радость, что испытал будучи школьником, когда ему открылась красота Девоншира.
Этот покрытый пихтовыми лесами остров с его отмелями и видом на далекие Пелопоннесские горы стал для молодого человека еще одним обожаемым местом. Когда много лет спустя Джон впервые прочел «Большого Мольна», он, должно быть, испытал удивительное чувство сопричастности прочитанному: ведь история мальчика, который находит, а потом теряет волшебный мир, не раз была и его историей.
В дневнике Джон пишет о нескольких таких местах. На остров Спеце он прибывает, чтобы преподавать в престижной школе Анаргироса и Коргиаленеоса, однако больше всего ему нравится бродить, подобно Робинзону, по острову и радоваться, что он обрел «такую драгоценность, Остров сокровищ, истинный рай».
Завершив учебный год, Джон отправляется в путешествие по Испании в компании французских студентов, знакомых ему еще по Пуатье, и страстно влюбляется в Моник, девушку из их группы. Он считал, что в ней «есть все, чтобы стать совершенной женщиной», — пусть она и слишком идеальная, чтобы преуспеть в жизни. В девушке Джон видел «отблеск иного мира» и так и не открыл ей своих чувств. В то время как автобус вез их по выжженным солнцем равнинам, переваливал через высокие горы, Джон страдал, сознавая, насколько недостижима его мечта; околдованный этой princesse lointaine[4], он не мог по достоинству оценить величественные соборы и мавританские дворцы Испании.
Из поездки он вернулся, чувствуя себя «еще более одиноким, чем когда-либо». Однако на втором году преподавательской деятельности его начинает неудержимо тянуть к Элизабет, жене нового учителя английского языка. Он внушает себе, что ему нельзя к ней привязываться: «Остров — наихудшее место для возникновения любовного треугольника». Но от судьбы не уйдешь.
Уже в Англии, после многих треволнений, треугольник наконец перестает существовать, но до конца дневника остается ощущение, что Джон продолжает скитаться, в его жизни возникают новые дорогие места; и только будучи уже известным писателем, он поселяется в Лайм-Риджисе, городке на южном побережье, где живет вот уже сорок лет.
Учитывая прямой и бесхитростный характер этого дневника, важно подчеркнуть, что между оценкой Джоном ситуации или человека и объективной реальностью часто зияет пропасть. В дневник заносишь вещи, которые не осмеливаешься произнести вслух, где позволяешь излиться своему гневу, чувству неудовлетворенности и предубеждениям, какими бы неразумными они ни были.
При редактуре дневника самым главным для меня было сохранить уважение к этой свободе мысли. Я сознательно не подвергал записи никакой цензуре, однако не мог не испытывать сомнений по поводу многих мест, которые могли огорошить людей, и подумал, что надо предоставить право самому Джону решать, не стоит ли снять некоторые его комментарии.
В результате наших бесед стало ясно, что он сожалеет о многих своих суждениях, однако считает, что раз уж он их высказал, то какими бы глупыми, неправильными и обидными они сейчас ни казались, если их выбросить, дневник утратит живое начало: ведь он отражает его прошлые чувства.
Решение оставить все как есть, несмотря на то что некоторые записи могли больно ранить его ближайших друзей — ведь именно они были самой удобной и доступной мишенью, — проистекает из его топкого писательского чутья. Стоит процитировать кое-что из самого дневника, чтобы показать, как важен для Джона принцип полного соблюдения правды. Влюбившись в свою первую жену, Элизабет, он вскоре делает следующую запись: «Она попросила ничего не писать о ней в дневнике. Но я люблю ее так сильно, что не могу не писать». И делает такой вывод: «Если я что-то и предавал, то этот дневник — никогда». Так же он думает и по прошествии пятидесяти лет.
В одной из недавних статей писатель Уильям Бойд высказался так: «Ни один правдивый дневник, заслуживающий, чтобы его так называли, не может быть напечатан при жизни автора. Только после его смерти дневник воспринимается как достоверный документ». Мне кажется, случай Джона опровергает это высказывание. Непоколебимое решение сохранять верность всему написанному — лучшая гарантия его правдивости.
Гораздо более серьезная угроза для цельности дневника исходила из необходимости ужать его в целях публикации (изначальный объем — два миллиона слов — равнозначен двадцати крупным романам). Доводя его до нужного объема, я не ставил перед собой цель собрать воедино «лучшие отрывки», мне хотелось доискаться до сути характера Джона, его интересов, стремлений на протяжении этих лет. Было очень трудно отдать должное исключительно широкому кругу его интересов, к большинству из которых он относится так же серьезно и страстно, как и к сочинительству. Джон однажды назвал эти столь разные свои ипостаси «клубом Джона Фаулза». Среди его членов (назовем далеко не всех) — поэт, орнитолог, натуралист, путешественник, великолепный садовник, неутомимый краевед, музыкант, киноман, книжник, собирающий раритеты, и критик, обстоятельно и проницательно анализирующий почти все, что читает или видит. Если эти персонажи появляются на страницах дневника чаще, чем мне бы того хотелось, то надо помнить, что все они и по сей день остаются почтенными членами клуба, хотя центральное положение в нем все же занимает писатель Джон Фаулз.
Этот дневник — своего рода барометр, показывающий, как меняется и взрослеет личность (иногда идет откат назад) под влиянием жизненного опыта. Каждый, кто читает дневник, сразу же отмечает яркость и мощь повествования. Чтобы сохранить эти качества, приходилось идти на сокращения. Те места, где Джон выступает только как наблюдатель, изучающий людей и окружение, сокращались, чтобы ярче проступала его собственная жизнь. При отборе учитывалось, насколько та или иная личность, эпизод или вещь помогает лучшему пониманию его характера, способствует движению действия вперед.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});