Читать интересную книгу Лягушка (Повесть и рассказы) - Лариса Евгеньева

Мама Курдюмовой слушала ее с улыбкой. Потом сказала:

— Они в третьем классе сочинение писали, называлось «Мой дом». Я запомнила, ты послушай: «У нас в доме много цветов — тюльпанов и камелий. Большая собака охотничьей породы и сибирский кот. Полированные столы, стулья и другая мебель. Моя мама красавица. Папа курит трубку, его зовут Марк. У нас красивые тарелки и вилки, цветной телевизор и большой-пребольшой ковер. Каждый день у нас праздник».

В голове Эры вихрем проносились мысли, вернее, клочки мыслей. Землетрясение… нет, пожар, в котором дотла сгорел прекрасный дом, а вместе с ним пес и кот… А может, виноваты грабители, уволокшие ковры и полированную мебель? Она понимала, что все это полнейшая чепуха. Но…

— Но где же это все? — растерянно спросила она. — Куда оно делось?

— А никуда. Все было, как есть. — Мама Курдюмовой потрепала Эру по плечу. — Не было у нас ни кота, ни собаки, ни этих… камелиев. Ни даже папы Марка. Это же надо — Марк! Я ей говорю: «Тебе, Валентина, только романы писать!» Злится. У-у, как злится.

— Я… Меня прислали узнать, чего она не приходит, — вспомнила Эра. И уроки передать.

— Горлом немножко приболела. А сейчас в поликлинике, ей там промывания какие-то делают. Ты оставь уроки, а завтра она уже придет. Мама Курдюмовой перекусила нитку и, подняв на Эру серые ласковые глаза, сказала: — Ты не смейся. И девочкам не говори…

— Я не смеюсь. И не…

— Вот и хорошо, — перебила ее мама Курдюмовой. — А у Валентинки это… ну, как тебе сказать… Другие девочки хорошо живут, зажиточно, она же видит. А у нас вот как. Я на двух работах, правда, так что на еде не экономим. И Валентинку приодеть могу, она ведь не хуже других, правда?

Эра кивнула.

— Вот видишь. А на мебель, чтоб обновить, уже не хватает. Ей красоты хочется, вот что, она и выдумывает. Для красоты, понимаешь? Глупая она. А все равно каждому в жизни нужна какая-то красота. Ты только девочкам не говори, ладно? Тут ведь как получилось: я в двух учреждениях техничкой работала, а потом одно в новое здание перевели, ездить далеко, почти что за город, меня бес и попутал: устроилась к Валентинке в школу. Сначала ничего. Когда и наткнемся друг на друга, она нос кверху — и шасть вроде мимо чужой. Она там какую-то тоже заковыристую историю придумала, будто бы у нее мать солистка балета, — это после того, как ходили в оперный театр, еще в младшем классе. Водили их на балет «Щелкунчик». Так там в программке, веришь ли, тоже Курдюмова. Учительница, конечно, все знала, да я уговорила ее промолчать. Хорошая была учительница, добрая такая. А как раскрылось: все ничего, мимо так мимо, и вдруг она зимой, мороз двадцать восемь, в одной форме с девчонками за пончиками на большой перемене побежала. Был у них возле школы ларек, пончиками торгуют. А я как раз навстречу шла, увидела — и за ней: «Дочка, вернись! Дочка, пальто надень!» Ну прямо бес попутал. Ее, конечно, на смех: «Балерина со шваброй!» Это про меня. А Валентинка уперлась — и все: «Не пойду! Хоть режь, а в школу не пойду». Вот и пришлось переводить посреди года…

— Вы не беспокойтесь, я никому… — повторила Эра еще раз, выходя на площадку.

— Бог не выдаст, свинья не съест, — рассмеялась женщина, похожая на девочку. — Что, юбка моя не понравилась?

Эра покраснела и отвела глаза.

— Это, дорогуша, называется «мини». Лет уж двадцать, как была эта мода! А она все не рвется, крепкий материал. И квартиру мы скоро получим! — крикнула мать Курдюмовой вслед Эре. — Нас всего две семьи осталось: мы да бабка из шестой квартиры, — другие уж переехали! А котов своих пооставляли, восемь штук, вот их Валентинка и кормит! Это ж надо прокормить такую прорвищу!

— До свидания, — вспомнив, что не попрощалась, сказала уже снизу Эра.

Курдюмова явилась в школу на следующий день. Эра так и не смогла решить — знала ли она, что Эра тоже знала? Иногда ей казалось, что Курдюмова смотрит на нее как-то чересчур пристально, будто на сообщницу, а в другой раз — что все это ей только померещилось. Скорее всего, это так бы и кончилось ничем. Но однажды на большой перемене, когда все сходились в класс перед следующим уроком, Курдюмова с усмешкой сказала, презрительно щуря глаза:

— Так, как ты, едят только мещанки.

Верочка Облакевич, самая, пожалуй, тихая и безобидная изо всего класса, в растерянности уставилась на недоеденный пирожок в своей руке.

— Кто оттопыривает мизинец, когда ест?! Кто?! Меня, например, приучали правильно есть, когда мне было три года. И моя мама, когда видела, что я топырю мизинец, шлепала меня по руке. А под мышки мне подкладывали теннисные шарики, чтобы я привыкала не расставлять за столом локти.

— Твоя мама, — раздельно сказала Эра, — работает на двух работах, чтобы тебя накормить и одеть. Она простая техничка, только не надо этого стыдиться.

У Эры не было никакого желания разоблачать Курдюмову, это произошло внезапно. В один миг она вспомнила маленькую женщину в короткой юбчонке и в одном чулке, и таким невероятно диким показалось Эре кривляние ее дочери!

Побелев, Курдюмова смотрела на Эру. Она словно окаменела. Затем ее большие серые глаза, так похожие на глаза матери, но яростно-злые, заметались по классу, стараясь не натолкнуться на чей-нибудь взгляд. Курдюмова со свистом втянула в себя воздух и, наталкиваясь на парты, побежала из класса. Эра бросилась следом.

— Валя, извини! У тебя такая хорошая мама! Она так тебя любит!

Не глядя, Курдюмова схватила лежавшую на первой парте какую-то книжку, запустила ею в Эру и выскочила. Книжка, трепыхая страницами, пролетела через весь класс и упала на пол, а Будашкин (это была его парта и его книжка) в панике завопил:

— Чокнутая?! Такими книжками кидаться!.. Это ж «Эра милосердия», я ее на Дюму выменял!

А в класс уже вдвигался, подобно танку, Павел Петрович, обширный и приземистый учитель географии, мягко толкая перед собой Эру:

— Будашкин, ступай и подними свою «Эру милосердия», а наша Эра Милосердия сейчас станет у досочки и расскажет всем нам, что такое климат. — И рассмеялся, довольный своей шуткой.

— Если голова человека забита исключительно заботами о своей внешности, — говорит тетя Соня, — в ней уже не остается места для других вещей, даже самых важных!

Эра, заменявшая простые белые пуговицы на своей блузке на перламутровые, улыбнулась и промолчала. Покончив с последней пуговицей, она надела блузку, послала тете Соне воздушный поцелуй и выскочила из квартиры. Сегодня был первый школьный день.

Это был самый любимый Эрин день во всем учебном году, любимее даже, чем самый последний день занятий. Интересно было посмотреть, кто как изменился за лето, послушать новости и поглядеть на новеньких — а они бывали почти каждый раз. И в этом году тоже.

С трудом удерживая охапку цветов, Маргарита Викторовна, новая классная руководительница, ввела их в класс.

— Вы садитесь, дети, на свои прежние места, а затем я с вами познакомлюсь.

Она выглядела очень молодой и испуганной, то и дело поправляла очки с модно выгнутыми дужками и называла своих учеников то на «ты», то на «вы».

— Вряд ли я сразу запомню ваши фамилии, поэтому заранее прошу прощения… но все же давайте познакомимся. Начнем, пожалуй, с вас… э-э… мистер зет.

Класс грохнул хохотом. Парень с первой парты, в белом свитере с латинской буквой «зет», вышитой красной шерстью, встал и отвернулся к окну.

— Ну, как же ваша фамилия?.. — Маргарита Викторовна, чувствуя себя все более неуютно, обратилась к соседке парня: — Может, вы подскажете?

— Не знаю. Он новенький.

— Мурашов моя фамилия, — буркнул новенький и плюхнулся обратно за парту.

Вспыхнув до самых корней волос, Маргарита Викторовна некоторое время постояла, постукивая костяшками пальцев о парту, а затем приказала тонким, срывающимся голосом:

— Я вас попрошу! Встать и представиться как положено!.. Встать как положено и представиться, — уже гораздо менее уверенно закончила она.

Неторопливо повернувшись, Мурашов смерил ее взглядом, так же неторопливо поднялся и вдруг гаркнул, с шумом пристукивая ногой:

— Му-ра-шов! Можно сесть?

— Пока постойте, — сказала Маргарита Викторовна и, нервно покашливая, отправилась вдоль парт.

— Вам же сказали — он новенький, — подала голос Эра.

— Это дела не меняет, — не оборачиваясь, сказала учительница.

— Нет, меняет.

— А вы по какому праву возложили на себя функции защитника?! Маргарита Викторовна резко обернулась, и Эра увидела, что она вот-вот расплачется.

Эра промолчала, но зато выхватился Будашкин:

— Так это ж наша Эрочка Милосердия!

Когда Маргарита Викторовна возвратилась к столу, Эра упрямо спросила:

— Можно ему сесть?

— Можно. А вы встаньте.