Читать интересную книгу Страсть Исава. Гастрософский дневник - Курт Брахарц

Умолк трансформатор, лишь в катушках его зиждется слабый звук, но разве катушки способны говорить?

Однако, парадоксальным образом, они говорят: «Солнце стоит позади нас, и потому наши тени предшествуют нам. Мы – великое событие этого мира». Так в своих завлекательных рассказах непреклонные катушки с мягкими проводами и комическими изречениями заботятся о наполненном и веселом досуге (до шестнадцати лет – воспрещается).

Разумеется, они не знают о слабости Варцаба Аахца. Он предрасположен к мальгри, сложному психомоторному расстройству (а точнее, помутнению сознания, связанного с верой в то, что море и земля – извечные враги), постигающему его всякий раз, когда он покидает свою территорию (в страсти своей к Ка-ше), в особенности когда попадает в воду.

Само собою, Ка-ша восстает на Варцаба Аахца и стремится заключить его внутри своей матрицы, с тем чтобы скрыть от внешнего мира. Она обнимает его с такой любовью, что едва ли не растворяет в своей природе. Ведь Ка-ша – сестра Варцаба, и исчезновение его в утробе Ка-ши есть символическое обозначение «философского инцеста». О Варцабе Аахце почитатели Потеряйникса Черногорского говорят, что он относится к микоралам и цигомицетам (не образующим плодовых тел плесневым грибам) и представляет опасность для своей сестры. Эти убийцы прорастают сквозь безупречно и основательно запрограммированные машины до смежной области искусственных, дырно расположенных датчиков движения столь стремительно, что за период от четырех до десяти дней достигают центрального узла управления. Эта хворь походит на человеческий мукормикоз. Сейчас всякий в той или иной форме страдает нетяжелым мукор-микозом, – это обстоятельство, подвигающее самые глубинные пласты нашего душевного устройства. Цивилизованность лишь способствует более глубокому проникновению грибных спор в защитные покровы нашего тела («под наши бронелисты», как говаривали в старые добрые времена). При помощи генетики и социальных свобод гриб вообще высвобождается, чтобы устроить тантрические либо фаллические сумерки цивилизации (новое средне– или промеждувековье). Открыто возвышается он над менее цивилизованной частью населения и периодически при подходящих обстоятельствах испускает миллионы спор. И в обоих случаях он чрезвычайно способствует созданию данного манускрипта. Аахц знает дюжины рецептов превосходных, изысканных яств: к примеру, старик в кусочках. Нужно тонко порубить все старческие члены, пропустить сквозь терку и подогреть на сковороде. Кровь, потроха и требуху вместе с желчью и ртутной мазью следует поместить в духовку и тушить на малом огне три четверти часа. Воду добавлять по мере надобности.

Невежда, пытающийся понять все сказанное, не зная Пнакотического манускрипта,[20] подобен тем, кто хочет найти у масонов практическое руководство по строительству семейной усадьбы. (Все это так, между прочим.)

«Хотя эротика, как и гастрософия, основана на взаимосвязях и сочетаниях, наше тело, в отличие от иных субстанций, дает возможность лишь для ограниченного количества чувственных комбинаций. Желание нацелено на то, чтобы сконцентрироваться в одной точке, в мгновении наивысшего наслаждения (оргазме), в то время как число комбинаций в гастрософии бесконечно и желание, вместо того чтобы концентрироваться, распространяется и расширяется, вбирая в себя все новое и новое», – писал Октавио Пас[21] в «Эротике и гастрософии». Чтение этого текста навело на мысль, что именно так можно описать суть обычной моей техники гастрономического комбинирования. Я люблю готовить, создавать новые кушанья, сочетая очень большое, но все же конечное множество компонентов, – и потому придерживаюсь той точки зрения, что полное познание всех комбинаций эквивалентно полному исчезновению удовольствия. Впрочем, что касается желания, тут Пас строит образ гастрософического желания по модели желания генитального, в то время как гастрософию следует считать скорее разновидностью полиморфно-первертивной сексуализации всего тела.

«Желание как в гастрософии, так и в эротике приводит в движение субстанции, тела и чувственность; искусство состоит в том, чтобы" управлять связью, перемешиванием, взаимопревращением. Рациональная кухня, в основе которой лежит, по существу, ограничение возможных контрастов и вариаций, – это кухня, из которой исчезла чувственность». Однако пуританство можно сменять изысканностью, и наоборот, к вящей пользе и того и другого, – и в этом будет истинное желудочное сладострастие, настоящая страсть Исава. Простое сочетание хлеба, вина и сыра или, к примеру, некоторых свежих фруктов – необходимый антипод роскошных и изысканных излишеств.

Возможно, стоит согласиться с Пасом в его суждении о североамериканской кухне как о той, где место здорового желудочного желания заняло желание поесть подешевле, а место сочетания вкусов, собственно и создающего кухню, занял механический набор удовлетворяющих питательные потребности ингредиентов. Пас также связывает подобную кухню с отношением к маргинальной сексуальности: «Несмотря на маску гигиеничности и научности, в области эротики совершенно так же, как и в гастрономии, „здоровая" кухня предполагает искоренение и вытеснение инородного, сомнительного, двусмысленного, нечистого. Безоговорочное осуждение негров, чиканос, содомитов и пряностей».

Об уикенде в Вене. Был в «Ландтманне»[22] (симпатичное кафе), «Захере» (абсурдные цены, умеренное качество, вышколенные лакеи) и «Демеле» (безвкусная витрина, «Битлз» из сахара в натуральную величину, свежезастреленный Леннон – с ангельскими крылышками). Да и в других заведениях было не лучше, так что пришлось съесть колбасок в киоске «быстро-пита». Тошнило.

Юнгер, «Дух приключений», том 1-й. Цитата: «Впрочем, жаль, что так и не было создано научного обоснования гастрософии. Сделанное Верстом[23] и Бриа-Савареном, а именно перечисление огромного количества видов съестного, украшенное остроумными рассуждениями, – в сущности, ненамного отличается от обычного сборника кулинарных рецептов. Их можно сравнить с физиками, которые, решив написать трактат по оптике, заполнили бы его перечислением всего, что только можно увидеть. Наслаждение кроется отнюдь не в самих продуктах, они лишь средство, начало ведущего к наслаждению пути, – а начать стоило бы с самого наслаждения. Задача пишущего – показать, как разнообразие кухонь и отдельных блюд отражает разнообразие народов и людей и какие особенности здесь проявляются».

Китайская поговорка «Я ем все двуногое, кроме своих родственников, и все четвероногое, кроме обеденного стола» чаще всего цитируется совсем не в первоначальном ее смысле, имея в виду склонность к употреблению экзотических деликатесов, большинство которых, кстати говоря, либо вовсе не имеет ног, либо имеет больше четырех. Она просто подчеркивает китайскую гастрономическую экономность и практичность. Первый человек, попробовавший устрицу, был не храбрым, а голодным.

Писать эту книгу само по себе не слишком приятное занятие: основа возникла, когда из рожденных в результате «мозгового штурма» трехсот или четырехсот страниц вычеркнулось сто пятьдесят или двести, и в остаток пришлось уместить все, что должно быть в тексте такой длины: мясо и кости, соединительные ткани, хрящи и внутренности и – что должно присутствовать буквально во всем – страсть и живость, и это еще не считая самого тяжелого в писательском искусстве, композиции, которой очень часто писатели владеют так слабо, что иные глупцы уже выставляют эту импотентность критерием современности написанного.

«Теоморфологический Ветхий Завет сира де Гедона» Мартина Ноймана – типичное австрийское псевдобарокко, хотя и неплохо написанное. Оно показалось мне слегка настоянным на Дали.

В иудейской мифологии я нашел описание человекоподобного зверя, который даже способен разговаривать, хотя и нечленораздельно. Этот зверь привязан к земле веревкой, исходящей из пупа, и питается травой, растущей в пределах досягаемости, а если «кто подойдет туда, куда позволяет дотянуться веревка, тех зверь терзает». Охотятся на этого зверя, стрелой перебивая веревку, и тогда «зверь испускает пронзительный крик и падает наземь». Описание мне понравилось, но кое-что в мифе осталось неясным: чем этот человекоподобный вегетарианец растерзывает свои жертвы и, что более существенно, зачем же ему питаться травой, если он за пуп привязан к матери-земле?

Из всех поглощаемых нами лакомств лишь табачный дым не тяжелит желудка.

Весна в этом году выдалась ранняя. Мы взяли велосипеды и отправились на первый в году пикник – из хлеба, вина, козьего сыра, колбасы, помидоров и – наша единственная экстравагантность – «Тысячелетних яиц» Дали.[24] Результатом были, как всегда, легкая боль в животе и изрядная усталость.