class="p">– Сколько я? Три дня назад ушёл? Думал тогда, что вы его без меня схоронить успеете.
Закич швырнул старый бинт на пол и стал ходить взад-вперёд, заложив руки за спину.
– Мертвянка! – бубнил он. – В чистых палатах, без заразы, с должным уходом раны бы уже начали стягиваться. Неделя! Неделя – это срок. Хоть каплю, но начали бы. Загрубели! Почему в дороге не кровоточат? Должны, а не кровоточат. И мертвянка пошла бы.
Он присел у костра и стал водить руками над самыми углями так, что языки пламени полностью съедали его кисти. Затем он метнулся обратно ко мне и стал обрабатывать рану.
– Крови нет, заразы нет, но рана не заживает, – сказал Закич. – Ну ничего.
Коневод достал из-за пазухи свёрток и стал аккуратно разворачивать его.
– В пути собрал, – с улыбкою рассказывал он. – Синий вереск. Много его тут в долине. Ночью хорошо собирать. Огонь факела его зело выхватывает из потёмок. Сейчас ночью хорошо! Пока Луны нет.
– Ну ты про Луну полегче. Помалкивай.
Закич положил веточки в ступку, плеснул туда же маслянистой жидкости из бутылочки и стал работать пестиком.
– Странный мы народ в Троецарствии; в проклятье Гранёной Луны верим, а в богов не очень.
– Может, оттого, что боги не появляются на небосводе каждый год? – спросил Ломпатри.
– Что вижу, в то и верю, чего не вижу – того и нет! Прекрасно! Знаешь, после случая на перекрёстке, господин рыцарь, ты сильно изменился – сказал Закич, с ноткой презрения.
Он говорил, что-то ещё, но я уже не различал слов. В глазах помутнело. Рыцарь, огонь и белые полосы бинтов стали отдаляться от меня в огромном чёрном пространстве. Звуки становились всё тише. Перед тем как окончательно потерять сознание, я услышал голос Закича:
– Сейчас может немного жечь.
Затем он наложил бинт, пропитанный синим вереском и в мою шею будто вошла огромная железная игла, ледяная и пылающая одновременно. Боль лишила меня чувств.
Во мраке я увидел очертания башни из чёрного камня. Я в стране, окутанной мраком. Я хочу кого-то увидеть. Кого-то мёртвого. Мне это необходимо, чтобы снова стало тепло и светло. Меня сильно откинуло куда-то назад, и я открыл глаза.
Передо мною раскинулось небо – знакомое серое небо. Знакомая осень. Повозка так же тряслась по избитому волоку. Рыцарь, палатка, синий вереск – и всё это прошло со мною в страну грёз и не исчезло, чего нельзя было сказать о моей остальной жизни, всё ещё остававшейся загадкой. Появился Воська. Увидев, что я очнулся, он заулыбался и помог мне сесть. Он откупорил бурдюк и дал мне испить воды.
– Господин нуониэль, вам необходимо больше пить, – сказал слуга детским голоском. – Господин коневод Закич сказал так.
В тот момент было хорошо. Боль ушла, а мир стоял на месте: он не крутился, как раньше и не исчезал, сменяясь тьмой забвения. Моё тело вернулось ко мне. Носом я ощутил холод утреннего воздуха. Озябшие пальцы ног почувствовали сырость, а спина – удары деревянной повозки, прыгающей по кочкам. Я шёл на поправку. Может быть, синий вереск помог?
Воська спрыгнул с повозки и, не спеша, пошёл рядом: повозка двигалась медленно. Он плеснул из бурдюка чуток воды в лоханку. Зачерпнув оттуда – слуга обмочил себе лицо. Потом вытащил из-за пояса нож и поскоблил пальцем по острию. Увидев, что я наблюдаю за ним, Воська снова заулыбался.
– Бриться, – объяснил он, показывая на нож. – Всё должно быть в порядке. Кираса в порядке, тележка в порядке, Воська в порядке. В телеге трясёт, и я боюсь обрезаться. А так – пешком – всё будет в порядке.
«Сколько хлопот, – подумал я тогда. – Почему же он не брился утром, кода только встали?»
– Утром я не могу бриться, – продолжил Воська, – кто-то ведь должен коней запрягать, палатку собирать. Такой порядок. Ну да! Как вам знать! Вы же господин. У вас тоже слуги есть – сразу видно. Вы сам не слуга, оттого и не знаете, когда подневольному человеку просыпаться срок. Сначала встал – господина в день ввёл, а потом и сам просыпайся. Вам неведомо. Вы знатный господин. Много слуг. Но вы хороший господин. Не из тех. Вообще есть разные господа: одни стыдятся того, что они господа, а другие считают, что слуги должны стыдиться того, что они слуги. Вы из первых. Если хотите, я и вас побрею.
Озарённый улыбкой он посмотрел мне в глаза. Вдруг, его как током ударило. Он помрачнел и стал дальше скоблить свою морщинистую щёку. Я пошевелил рукой: пальцы слушались. Затем я пощупал свой подбородок. Вместо недельной щетины, пальцы коснулись чего-то мягкого, похожего на гладкую шерсть, но только толстую и холодную, хрупкую и шуршащую. Я сжал пальцами одну «шерстинку» и оторвал её. Посмотрев на то, что оказалось у меня в руке, я испытал странное чувство. Это была маленькая травинка, зелёная, но уже теряющая соки, вот-вот готовая стать жёлтой и безжизненной, как полевые травы в конце месяца листобоя. Мне стало тревожно оттого, что эта трава, росшая на моём подбородке вместо бороды, не вызывала у меня никаких воспоминаний. Я посмотрел на Воську и его грязные локоны, жидко-спадающие на худые плечи. Над своим лбом я нащупал нечто более твёрдое и толстое. Потянув это вперёд, я увидел, что держу в руках веточку лиственницы. Тонкая ветвь с нежными, чуть пожелтевшими иголочками. Над ушами и на затылке, вместо волос, как у старого Воськи, я нащупал такие же веточки, росшие плотно друг к другу. Веточки оказались нежными и чересчур мягкими для обычных древесных веток. Я мог с лёгкостью запустить в них пальцы.
Тут я поймал на себе взгляд Воськи. Он оторопело наблюдал за мной, позабыв про свой утренний туалет.
– Отдыхайте, господин нуониэль, – с опаской сказал он, и, не сводя с меня глаз, продолжил бриться. – Всё будет в порядке!
Так я и узнал, что нуониэлями называют существ, у которых вместо волос веточки деревьев на голове. Если ты не помнишь сам себя, то либо тебя здорово тюкнули по голове, либо ты был такой отъявленной дрянью, что твой разум отказывается вспоминать прошлое, предлагая начать всё сызнова.
Я сидел среди мешков с припасами, шкур и прочего походного хлама и пытался понять, не могу я вспомнить былого или не хочу. Воська, должно быть, решил, что я ищу свои пожитки. Он вытер бритое лицо, запрыгнул на телегу и подвинул ко мне тяжёлый сундук, к низу которого были прибиты два небольших колеса и две длинные рукояти. Скорее