ведь однажды я знавал женщину, полагавшую, что у правды нет температуры, — усмехнувшись ей в лицо, проговорил он.
Лязг металлических взглядов разразил пространство. Счет на сей раз сравнялся. Мадам могла быть беспощадна в своей̆ искренности, но и месье Романов не планировал уступать. Их перепалка более напоминала схватку, в которой каждый старался грандиознее палить в упор из всех мушкетов любви, даже если порох в пороховницах давно отсырел. Дмитрий не хотел показывать слабость, он был по горло сыт ее жестокостью.
— Что же вы предлагаете? — спросил Дмитрий.
— Упиваться страданиями и закусывать счастьем — усмехнулась она.
— Трапеза настоящей̆ жизни?
— Безусловно…
Она медленно приподнялась с кресла и обошла стол, останавливаясь в трех футам от Дмитрия.
— Вам страшно упасть? — неожиданно, даже для себя, спросил месье Романов.
Элен, казалось, ни на йоту не смутилась. Наоборот, ей представилась возможность еще раз искусно сыграть на струнах человеческой души. Она принялась расхаживать по комнате, декламируя свой заготовленный монолог:
— Согрешивши однажды, тебя навечно заклеймят лжецом, льстецом, плутом, и Бог знает еще какой тварью. Это ширма, ведь только клеймо позволяет держать на расстоянии людей. Лишь за праведниками неустанно следит большой брат, поджидая момент грехопадения, — она подошла к окну, думая что изменение положения плоскостей в пространстве сделает ее мудрее или предаст ее монологу хоть толику весомости. — Есть что-то маниакальное в выборе стороны. Вы так не считаете?
Но Дмитрий остался молчалив.
— Наш мир утопает в непомерной теории самоанализа и бесконечной рефлексии своих бесчинств. Все хотят, и в то же время боятся ступить на путь праведного Иисуса Христа, несгибаемого под тяжестью осуждений толпы.
Дмитрий встрепенулся, теперь камни летели прямиком в него. Положение было отчаянное, этот разговор давно вышел за нормы человеческого понимания.
«И ведь надеялся увернуться!», — усмехнулся своей глупости.
В шаге от конца, он спросил без уловок:
— Поэтому вы решили все на берегах.
Теперь Элен не прятала глаз, а смотрела прямо на него. Ему хотелось прикоснуться к ней еще раз. Почувствовать тепло как тогда, когда они делили одну постель, согревая сердца друг друга от этой леденящей жизни.
Ее рука схватилась за горло:
— Намного проще дышать без удава на шее.
— А как же чувство сострадания? — задал вопрос, надеясь услышать что-то обнадеживающее.
— Мне оно чуждо!
Месье Романов опустил голову. Его самообладание было на исходе. Он мог бы продолжить и дальше форсировать события, надеясь выйти из этой бойни живым. Переминая костяшки пальцев, он решался на последний вопрос, который бы не смогла бы проигнорировать даже она. И который окончательно и бесповоротно закрыл бы дверь в Эдемские сады.
Совершенно верно! Он собирался положить конец всем вероятностям, служившим ранее упоением для души. «Но чьей?» — спрашивал он.
Это было неважно, сегодня он жаждал лишь одного — навсегда уничтожить надежду, жившую глубоко в сердце!
— Зачем ты это делаешь, Элен? — не поднимая головы, спросил Дмитрий.
Комнату поглотила тишина. За окном были слышны счастливые и беззаботные голоса посетителей бистро. Дождь не собирался убираться из города, но ни одному прохожему или водителю, похоже, не мешало происходящее. Он не услышал, как она медленно отошла от окна. Не увидел боковым зрением движения. Лишь почувствовал прикосновение тыльной стороной руки к его подбородку.
— Потому что умею, Дмитрий, — глумясь отвечала она. — Я разрушаю все на своём пути. Другой̆ жизни я не знаю.
Он поддался животрепещущей волне сожалений и терзаний, одурманивающих разум и превращающий самые отважные сердца в отходы маргинального общества. Дмитрий уронил голову в колени. Он расклеился, опять.
В кругу приближенных он слыл человеком несгибаемым под тяготами судьбы. Он мог бы бесконечно терпеть ее скандалы. Прилюдное унижение в глазах общества. Постоянные побои и ласки. Мог бы простить Элен еще многое, но не того в чем сам себя обвинял. В своей беспомощности помочь жене.
Элен почувствовала дрожь в теле Дмитрия и лишь сильнее сжала его подбородок. Ногти больно врезались в кожу мужчины, но он не чувствовал. Он ничего не чувствовал!
Даже сейчас, ей хотелось упиваться страданиями мужа. Это существо с рождения граничило между инфернальностью и невинностью. Она была падальщиком человеческих душ, исцеляя их лишь с той целью, чтобы высосать опять.
Месье Романов посмотрел в ее глаза, желая найти сострадания.
— Я пытался, слышишь! — кричал он. — Я пытался помочь тебе. Неужели ты не видишь, не чувствуешь мою любовь, Элен?
Дмитрий плакал. Он бы хотел многое сказать. Хотел, чтобы она знала, как дорога была ему. Чтобы Элен понимала, он сделал все что было в его силах.
Сама мысль о возможности причинить ей боль — убивала его.
Дмитрий, человек благородных нравов, никогда и подумать не мог, что все обернётся именно так. Тот, кто вечно сносил ее удары, без обвинений и сожалений. И даже когда пришло время оставить ее, он делал это из лучших побуждений, потому что понимал, что свобода — единственное чего она жаждет. Ему пришлось похоронить всю свою гордость и чувства, чтобы только дать ей дышать.
Единственное чего он отчаянно желал, была соразмерная плата. Освобождение от греха, в котором он сам не мог простить себя.
Элен ни на йоту не изменившая свое окаменелое выражение лица, лишь легонько приобняла мужа. Она поцеловала его в мочку и тихо, с улыбкой произнесла:
— Но ты не смог! — шептала она. — Ты облажался и отныне будешь вечно жить с этим грузом на плечах.
И для Дмитрия все стерлось. Он обнял Элен, стирая последнее расстояние между их телами. По позвонкам пробежали, короткими волнами, электрические импульсы. Он чувствовал тепло ее рук, обхвативших его шею и ему было хорошо. Только сейчас Дмитрий осознал, как сильно тосковал по ней. Освободиться было невозможно.
Все происходившее дальше казалось неправдоподобным. Больше похожим на вымысел. Опомнился Дмитрий, лишь когда офицер разжимал его онемевшие пальцы, пережавшие навсегда доступ к кислороду для Элен Романовой.
Сеанс был окончен…
Примечания
1
Глория Пэтч — персонаж романа Фрэнсиса Скотта Фицджеральда «Прекрасные и проклятые»