Читать интересную книгу Мушкетер. Кто Вы, шевалье дАртаньян? - Дмитрий Яшенин

Стоя позади него, Шурик мял в руках шапку и боязливо озирался. С того момента как позади их тройки захлопнулись ворота Спасской башни, реальность, окружавшая его до сих пор, словно растворилась, оставив его в настоящей сказке. Он не просто приехал в Москву, он очутился в Кремле! В самом ее сердце! В самом сердце России! В доме Михаила Федоровича Романова, царя всея Руси! В царском доме!

Честное слово, даже если бы сейчас на крыльце этих вот нарядных белокаменных палат появился сам государь, Шурик совершенно не удивился бы. Сейчас он уже вообще ничему не удивился бы!

В третий раз отвесив земной поклон, Данила Петрович повернулся к юноше и, строго качнув головой, велел следовать за собой. Чувствовалось, что здесь, под сенью древних кремлевских стен, он порядком растерял уверенность, присущую ему в Вологде так же, как окладистая русая борода или роскошный боярский кафтан.

Сопровождаемый Шуриком, оробевшим не в пример сильнее и едва не наступавшим ему на пятки из боязни отстать, боярин пересек двор, поднялся на крыльцо одной из палат и, миновав стрелецкую стражу, вошел внутрь. В сенях (или как там называется передняя в царских палатах) Данила Петрович остановился и придирчиво осмотрел юношу. Шурик был одет в простой, но ладный, незаношенный тулупчик, справленный ему отцом на прошлое Рождество, такие же портки и сапоги, подаренные воеводой непосредственно перед отбытием из Вологды. Эти самые сапоги, обутые им впервые и долженствующие, по мысли Данилы Петровича, продемонстрировать хоть какое-то превосходство их носителя над простолюдинами, по ощущениям самого носителя ничего, кроме дикого, нечеловеческого дискомфорта его ногам, привычным к мягкой крестьянской обувке, не доставляли. Требовалась вся сила воли, чтобы сдерживать себя от желания болезненно морщиться при каждом шаге, когда жесткие кожаные складки вонзались в натертые уже пальцы, скользили по напрочь уже стертой косточке и словно крупной теркой обрабатывали воспаленную уже пятку. Впрочем, Шурик сдерживался, лишь крепче стискивая в руке шапку. Другая рука была обременена тяжелым узлом, вмещавшим весь его багаж, все пожитки, с которыми он пожаловал в Белокаменную.

Осмотрев его с ног до головы, Данила Петрович тем не менее недовольно покачал головой и, отвернувшись, выжидательно уставился куда-то в глубь помещения. Так и не поняв, что же в его облике не устроило воеводу, Шурик, однако, почувствовал себя виноватым и, смутившись, мрачно уставился на свои ненавистные сапоги, лишь краешком глаза посматривая по сторонам. Молчание повисло в воздухе, ощутимо нагнетая, концентрируя напряженное ожидание…

Ожидание тянулось не менее четверти часа, когда пронзительный визг петель (неужели даже в царских хоромах некому смазать?!) заставил Шурика вздрогнуть и поднять голову. Дверь в дальнем конце сеней распахнулась, и на пороге возник невысокого росточка дьячок с внимательными, остренькими глазками, в безыскусном сером кафтанчике и с серебряным письменным прибором на поясе. Данила Петрович встрепенулся и направился ему навстречу. Дьячок также сделал несколько шагов вперед и поклонился боярину, хотя и не так низко, как кланялись вологодские служки. Перебросившись с ним парой фраз, воевода обернулся к Шурику и резким взмахом руки велел следовать за ним. Дьячок распахнул дверь, и вся троица углубилась в сумрачный коридор без окон, ведущий, очевидно, в глубь массивной царской хоромины. Тьму разгоняли многочисленные факелы, укрепленные вдоль стен на высоте в полтора человеческих роста и помимо прямой, осветительной, функции еще и усердно коптившие сводчатый потолок своим черным, смоляным чадом.

Миновав несколько дверей, дважды повернув и спустившись по лестнице, Шурик вместе с обоими провожатыми очутился в просторном помещении, освещенном, как ни странно, естественным образом через маленькие оконца под самым высоким потолком. Помимо окон в комнате наличествовал еще десяток свечей, стоявших на длинном столе, отгораживавшем дальнюю ее часть от входа.

В комнате находились трое мужчин.

Один — в дорогой боярской шубе, с золотыми печатными перстнями на белых холеных пальцах, хозяин по взгляду, по жестам, по… да по всему — восседал посередине стола, а за его спиной стояли еще двое. Шурик не успел рассмотреть их, ибо боярин с первой же секунды завладел его вниманием. И это было взаимно. Едва лишь переступив порог, юноша ощутил на себе цепкий взгляд хозяина. Ответив на земной поклон Данилы Петровича небрежным, скорее даже рассеянным, нежели высокомерным, кивком, он вновь переключил свое внимание на его молодого спутника, скользя взглядом вверх-вниз по фигуре Шурика и будто бы о чем-то спрашивая. Безмолвно спрашивая, потому как рот свой боярский он пока что держал на замке, а никто другой вперед него, разумеется, вякнуть не смел.

— Этот, что ли? — Боярин соизволил наконец-таки нарушить молчание, ставшее чрезмерно тяжелым.

Его перст, украшенный массивной золотой печаткой, плавно поднялся в направлении Шурика.

— Он самый! — Данила Петрович подтолкнул юношу к столу.

Боярин кивнул, неотрывно глядя на Шурика, а потом, не почтив того даже самым призрачным намеком на приветствие, спросил:

— Ну и где твоя… шпага?

Шурик растерялся, испуганно оглянулся на воеводу, потом сообразил, что заставлять ждать сановника негоже, и, присев, начал развязывать свой дорожный узел. Спешка и волнение сыграли с ним злую шутку, заставив провозиться с тесемками втрое дольше обычного, однако в конце концов они поддались, и Шурик извлек на свет божий тяжелую боевую шпагу в ножнах.

При виде ее один из людей, стоявших за спиной боярина, подался вперед, но тут же, повинуясь знаку хозяина, снова отодвинулся в тень. Сам же боярин протянул руку, властным жестом повелевая Шурику отдать оружие. Ни на секунду не усомнившись в его праве распоряжаться и приказывать, юноша сделал шаг вперед и с поклоном положил шпагу на стол. Потом отступил назад, во все глаза глядя, как сановник взял оружие, взвесил его на ладони и обнажил клинок. Покинув ножны, яркая, ухоженная, надраенная до серебряного сияния сталь блеснула в лучах солнца, заглядывающего сквозь маленькие оконца, примагнитив к себе взгляды всех без исключения людей. Стиснув рукоять привычной, крепкой рукой, боярин покачал клинок из стороны в сторону, потом резко взмахнул им, со свистом располосовав воздух, и, довольно хмыкнув, обернулся к человеку, стоявшему за его спиной и пытавшемуся уже рассмотреть оружие.

— Посмотри-ка, Игнатий Корнеич, чего это за артефакт басурманский такой, — сказал он, протягивая ему шпагу.

Купец. Точно купец, подумал Шурик, глядя как тот, кого назвали Игнатием Корнеичем, молча принял у хозяина шпагу и придирчиво начал осматривать ее со всех сторон. Осмотр занял добрых пять минут, после чего купец вернул ее боярину, утвердительно кивнув:

— Да, Афанасий Максимыч, сие достоверно есть шпага, или же эспада, распространенная на Европе как оружие благородного, боярского сословия.

Боярин тоже кивнул, словно копируя его движение, и, обернувшись к Шурику, спросил:

— Как попало к тебе это оружие, юноша?

Шурик еще раз оглянулся, ища поддержки у Данилы Петровича — единственного знакомого ему здесь человека, ставшего вдруг чуть ли не родным, и, уловив ободрительный взгляд того, начал.

Цепкий еловый корень, коварно замаскированный белым покрывалом, схватил его за ногу и со всего маху приложил лицом к снежному насту, жесткой, колючей корочке, оплавленной теплыми южными ветрами и отполированной студеными северными, как обычно с завидным постоянством сменявшими друг друга в декабре.

Шурик, сердце которого трепыхалось словно перепелка, попавшая в силок, сплюнул снег и осмотрелся. Широкая лесная просека, обрамленная могучими, вековыми елями, загибалась в сотне метров впереди, повторяя контур береговой линии озера, тянущейся в версте от нее. Несмотря на темноту, едва лишь только начавшую разъясняться первыми робкими сумерками, следы отряда Данилы Петровича, преследовавшего шляхтичей, просматривались совершенно отчетливо. Они тянулись вдоль просеки и терялись за поворотом.

Отдышавшись, Шурик поднялся на ноги, выковырял снег, набившийся за голенища валенок, и припустил дальше. Время не ждало.

…Примерно месяц назад его отец, первый вологодский кузнец Михаил Чучнев, подобно тысячам русских мужиков призванный в это суровое, смутное время в ополчение, отправился в поход к Кирилло-Белозерскому монастырю под предводительством Данилы Петровича. Молодой воевода, обретший это звание волей судьбы после безвременной кончины своего родителя во время вологодского разорения, давно уже получал тревожные письма от настоятеля святой обители. Игумен писал о многочисленных бандах шляхтичей, шляющихся подле монастыря, и о невозможности защитить обитель собственными силами. Поняв, что медлить долее невозможно, воевода собрал несколько сотен ополченцев и двинулся к Белому озеру.