Читать интересную книгу Разговорчики в строю. Лучшее за 2008-2009 годы - Михаил Крюков

– Сейчас жути нагоните, он запаникует и умрёт. Всё нормально, всем улыбаться, ясно? И вообще, дуйте по своим местам, не дай Бог обстрел начнётся.

Подошёл Омич, разогнал разведчиков.

– Ты как сам-то, Палыч?

– Нормально…

Капитан дошёл до БТРа, постучал в броню прикладом.

– Тимоха, цел?

– Так точно…

– Воды умыться дай… И бушлат чистый. Пока механик возился внутри машины, Палыч повернул на себя зеркало заднего вида, глянул… Да уж, ну и рожа. Весь в крови и глине, на черта похож. Скинул бронежилет, бушлат, ставший комком сырого теста. С пятилитровой пластиковой баклажкой подскочил Тимоха.

– Вот, товарищ капитан… Из силового, тёплая…

– Полей…

Палыч умылся, стуча зубами, «тёплой» водой, натянул чистый бушлат и пошёл помогать доктору.

Клюков, обколотый лошадиной дозой промедола, наконец потерял сознание. Доктор уже навертел из бинтов целый футбольный мяч и затолкал его солдату в пах, наложил нормальный жгут на оторванную ногу и теперь накладывал шины на переломанные конечности.

– Как он, Док?– мысли тяжело ворочались в гудящей голове, заплетался язык.

– Хреново… Крови потерял много, если внутренние повреждения есть, вряд ли довезём. Омич вертолёт пошёл вызывать… тут и так целый набор, ещё и нога…

«Нога!!» – мысль молнией мелькнула в разжиженном контузией мозгу.

– Тимоха!

Примчался механ, вылупился на распростёртого Клюкова, отвалил челюсть и завис. Палыч вывел его из ступора подзатыльником, отвёл в сторону.

– Тимоха, лезь в «Урал». Там осталась нога Клюкова, возьмёшь её, ботинок и штанину снимешь, родишь чистого снега – вот с этой горки, дальше не лезь. У тебя две РШГ лежат в десанте, снимешь с них целлофан. В один замотаешь ногу, вложишь в другой, а промежуток забьёшь снегом. Если лётчики быстро прилетят, может, ещё и пришьют. Понял?

Тимченко умчался, Палыч, превозмогая тошноту и мотая головой, помогал Доку. Начмед что-то плёл, но пчелы, свившие улей в черепной коробке и отчаянно гудевшие, мешали его слушать.

– Слушай, Док, сустав у него цел тазобедренный?

– Да вроде…

– А яйца?

– Там всё всмятку, Палыч. Мягкие ткани все в лоскуты. Как он жив-то ещё, не пойму. Я вот помню…

– Слышь, Димон, а ногу ему можно пришить? Я сказал, чтоб её в снег замотали. Ну, я читал где-то, что так можно сохранить оторванную часть…

– Не знаю… вряд ли. Судя по всему, ему с бедра вынесло кусок, я из-под бушлата две горсти обломков выгреб… Хотя можно вставить штырь металлический, а кожу и мышцы со спины вырезать… Ты сам-то как? Ого, у тебя кровь из уха…

Доктор опять затрепал языком, видно ему необходимо было говорить, чтобы отвлечь себя от страшной работы.

Опять заморосило. Клюкова бережно перетащили в БТР, накрыли одеялами. Док с трудом нашёл у бойца вену, воткнул иглу, подвесил под броневой потолок какой-то пакет.

Снаружи забарабанили:

– Палыч!

– Чё…?

– Не «чё», а «я»… вылезай.

У БТРа стоял Омич.

– Как боец?

– Жив пока…

Я с Ханкалой связался. Двигаться нам нельзя, и вертушка придёт только утром. Темно уже и погоды нет… – комбат выругался. – Расставь бэтээры по периметру охранения и иди к бойцу. Продержи мне его до рассвета, слышишь, Палыч? Тебя солдаты слушаются, вот и прикажи ему, чтобы не умирал…

– До рассвета… Ногу не пришьют, поздно будет.

– Какую ногу?– не понял Шувалов. Палыч рассказал ему про ногу.

– Ничё… Снег чаще меняйте. Бывают исключения, – обнадёжил комбат, и, развернувшись, ушёл в темноту.

23:05, 04 марта 2001. Палыч полез в десант. Клюков очухался, застонал, разлепил глаза.

– Товарищ капитан… Товарищи капитаны… где я?

– В БТРе ты, Клюков. Спи давай, чего проснулся?

– Я подорвался, да?

– С чего ты взял…

Клюков с трудом сглотнул, хотел кашлянуть, но не смог.

– Я знаю, подорвался… Сильно?

– Зацепило маленько… Меня самого тряхнуло, голова гудит. Жить будешь. Не истери мне тут.

– Не, я нормально… Я только вот одного не пойму, товарищ капитан…

Клюков зажмурился, из глаз ручьями потекли слёзы – «промедол отпускает», – догадался Палыч.

– Почему я, товарищ капитан? Ну почему я? Столько народу, командировка, считай, к концу подходит и все целы, почему я-то? Губы водителя задрожали, в глазах вспыхнуло отчаянье, всё сейчас сорвётся, понял Палыч. Ему жалко, невообразимо жалко было Клюкова, но он понимал: пожалей сейчас бойца – и тот зарыдает, забьётся, замечется, выдерет сломанными руками капельницу, разорвёт бинты. Надпочечники выплеснут в кровеносное русло адреналин, повысится давление, сердце закачает-погонит и без того скудные остатки крови из сочащихся ран. Жалость поставит их на один уровень, а Клюкову сейчас нужен командир. Он должен чувствовать рядом силу, бояться и слушаться её, не позволять себе расслабиться. Палыч поймал мутный взгляд Клюкова, спокойно и зло сказал:

– Ты охренел, мартышка? Ты что, хотел, чтобы Тимоха подорвался или я? Тебе легче было бы, воин?

– Да нет, я не в том…

– Вот и помалкивай лежи, силы береги. И вообще ты у нас везунчик, лежишь тут живой, болтаешь всякую хренотень. Починят – плясать будешь. Нам ещё два месяца корячиться, а ты сейчас домой улетишь, к подруге, она тебе, герою, плюшки будет в госпиталь таскать…

– Подруга… – Клюков вылупил глаза. – Товарищ капитан, а у меня… ТАМ… цело всё?

– Ясен пень, – соврал Палыч, поняв, что с подругой допустил осечку, – ты вон на доктора так возбудился, что ему пришлось твоё полено к ноге примотать. Ты, может, у нас нетрадиционный, а, солдат?

Клюков попытался улыбнуться, его перекосило.

–Тебе больно, воин?– встрял доктор. Палыч зыркнул на него, сильно пихнул локтём в бок. Не хватало ещё, чтоб солдат сконцентрировался на своих ощущениях.

– Больно…

– Док, нахрена ты спросил?– зашипел Палыч. Коли теперь промедол.

– Нельзя, и так уже шесть тюбиков.

– Ну а нахрена спросил тогда?? Клюков, ты терпи, понял? Сейчас вертолёт придёт – и всё, конец. Госпиталь, белые простыни, медсестры…

Боец заметался, пошёл испариной. Впал в забытьё, заскулил. Вкололи ещё промедол. На возражения доктора Палыч резонно заметил, что допустимые дозы рассчитаны с большой перестраховкой, а если боец помрёт от боли, то доктор ляжет рядом с ним.

05:30, 05 марта 2001.

Клюков то терял сознание, то просыпался, бредил и стонал. Палыч то материл его последними словами, то успокаивал, смачивал распухшие горячие губы водой и чаем, выдавливал их по капле из ватного тампона солдату в рот. Он рассказывал ему байки и анекдоты, заставлял слушать, смеяться и смотреть в глаза. То называл Клюкова братом, то уродом маминым, плаксивой тёлкой, макакой и позором ВДВ… Заставлял рассказывать про свою деревню, читать стихи, исполнять Гимн России… Палыч тянул его на тросах нервов, на канатах сухожилий, усилием воли выдирая и сплетая их из собственной плоти, физически ощущая, как звенят они от натуги, дрожат, перетянутыми струнами, удерживая ускользающее сознание солдата, как потрескивают, рвутся, кучерявятся кольцами их отдельные пряди.

Тросы жгли руки, резали ладони, капитан наматывал их на локти и тянул, так сжимая челюсти от напруги, что скулы, казалось, вот-вот прорежут кожу, раскрошатся зубы, лопнут мелкие сосуды и вены на руках.

Клюков жил, держался, цеплялся за капитана. Он боялся умереть, зная, что нарушит его, командира, волю, и Палыч будет недоволен им, может даже назовёт солдатом-обезьяной. В его обескровленном, изломанном теле теплился уголёк духа и твёрдая вера в командирское слово. Если Палыч сказал, что Клюков выживет, значит, так оно и будет. Не может не быть.

Дважды заглядывал Омич. Приходил Странник, рассказал про фугас. Безоболочечный, замыкатель прикопан и засыпан гильзами сантиметров на семь. Когда загоняли «Урал», земля была подмёрзшая – он и не сработал, а за день подтаяло… Да Клюков ещё, как назло, буксанул, колёсами сверху поелозил. Источник питания – японский аккумулятор большой ёмкости – вынесен далеко в сторону, закопан на метр и утеплён. У фугаса была и вторая часть, гораздо более мощная, и рвануть она должна была прямо под кузовом гружёного боеприпасами «Урала». Части устройства соединял ДШ,[10] но он почему-то не сработал.

06:30, 05 марта 2001. Забрезжил рассвет. Клюков уже ничего не соображал. Он осунулся, посинел, ничего не говорил и не слышал, только чуть шевелил побелевшими губами. Палыч уже просто сжимал его единственную целую руку, пытаясь через кожу перекачать из себя жизнь в тряпичное тело солдата. Усилием воли подгонял неторопливые секунды.

Пришёл вертолёт, грузно коснулся колёсами поляны. Поднял ледяную пыль, змеями погнал по земле оранжевый дым пирофакелов, обозначавших место посадки. Два «Крокодила»[11] сопровождения кружили в воздухе. Клюкова погрузили, за него тут же взялись ханкалинские врачи – воткнули плазму, надели маску, ещё что-то…