Читать интересную книгу Куда мы, папа? (сборник) - Жан-Луи Фурнье

Скетч закончен. Аплодисменты.

Скоро Рождество, я в магазине игрушек. Продавец ко мне лезет, хотя я помощи не просил.

– Вы на какой возраст смотрите?

Я неосторожно ответил. Мол, Матье одиннадцать, Тома – девять.

Для Матье мне предложили игру на смекалку. Ящик с инструментами и деталями, из которых можно самостоятельно собрать, например, радио – соединить между собой железяки, воткнуть электрические провода. Для Тома приберегли мозаику – карту Франции со всеми департаментами и названиями городов. На секунду я вообразил радио, сконструированное Матье, и карту, составленную Тома: Страсбург на берегу Средиземного моря, Брест в Оверни и Марсель в Арденнах.

Еще меня пытались соблазнить набором «Юный химик», позволяющем в домашних условиях проводить опыты со вспышками и разноцветными взрывами. Лучше бы уж сразу Камикадзе с поясом смертника… Решил бы все проблемы.

Я терпеливо выслушал объяснения продавца, поблагодарил его и наконец решился. Купил кубики для Матье и маленькие машинки для Тома, как всегда. Продавец меня не понял, но потрудился над праздничной упаковкой. А когда я выходил с двумя пакетами, сделал своему коллеге знак – покрутил пальцем у виска. Мол, папаша совсем дебил…

Ни Тома, ни Матье никогда не верили ни в Деда Мороза, ни в Иисуса Христа. И неспроста. Они никогда не молились и не писали писем Деду Морозу. Они на своей шкуре испытали благодать Божию. Так что понимали: подарков у Иисуса лучше не просить, себе дороже.

Мы им никогда не врали. Ни насчет кубиков, ни насчет машинок.

Не ставили елку и не инсценировали рождение Христа.

Свечей тоже не было – вдруг пожар?

Дети не прыгали до потолка.

Рождество никого ни к чему не обязывало. Дитя Божье тогда еще не родилось.

Недоразвитым людям сложно устроиться на работу. Необходимы огромные усилия. Предприятия, которые берут на работу инвалидов, платят меньше налогов и получают больше финансовых преимуществ. Инициативу поощряют. Знаю, что в провинции в ресторанах, где официанты умственно отсталые, обслуживают очень хорошо, с душой. Только лучше не заказывать блюд под соусом, который не отстирывается.

Не представляю себе Матье и Тома в деле.

Матье обожает поезда и машины, он мог бы стать водителем, пересечь Европу за рулем грузовика с прицепом весом в несколько тонн и с брелоком в форме плюшевого мишки на ветровом стекле.

А Тома любит играть в самолетики и потом укладывать их в коробки. Он мог бы регулировать движение самолетов, помогать при посадке.

Тебе не стыдно, Жан-Луи, глава семьи, смеяться над беспомощными детьми?

Нет. Мои чувства тут ни при чем.

Одно время у нас работала няня. Ее звали Жозе – северянка, крашеная блондинка, простая до невозможности, прямо фермерша. До нас она сотрудничала с богатыми семьями из пригородов Лилля. Попросила купить звоночек, чтобы ее подзывать. Помню, все спрашивала у нас, где столовое серебро. На своем прежнем месте Жозе привыкла чистить столовое серебро раз в неделю. Моя жена сказала, что все серебро в деревне, но однажды Жозе наведалась в деревню…

С детьми она вела себя безукоризненно, очень разумно. Как с нормальными, не давая слабины, не сюсюкая, достаточно жестко, когда ситуация того требовала. Думаю, она их любила. Когда дети дурили, я слышал – она говорила им: «Да у вас в головах одни опилки!»

Это был единственный верный диагноз для моих детей. Жозе как в воду глядела. Тома и Матье достались головы, набитые опилками. Жаль, что ни один врач не заметил.

Наш семейный фотоальбом пуст, как дом, где все умерли. Мы не хотели особо фотографироваться, не хотели выставлять своих детей напоказ. Нормальных детей постоянно фотографируют – при любых обстоятельствах, в любых позах, по любому поводу. Задувает свою первую свечку – фото, делает первые шаги – фото, первый раз купается в ванне – фото. На него смотрят нежным взглядом. Его развитию радуются. А вот наблюдать за свободным падением больного ребенка ни у кого желания нет.

По фотографиям Матье видно, что он некрасивый и недоразвитый, я это признаю. Мы, родители, не сразу заметили. Для нас первенец был чудом. Не зря ведь про любого ребенка говорят: «Чудесный ребенок». Ребенок не может быть уродливым, по крайней мере, ни у кого нет права считать ребенка уродливым.

Одна фотография Тома мне нравится. Ему на ней года три. Он сидит в детском креслице, а рядом подставки для дров, зола, щепки. Тома оказался как раз в том месте, где должен гореть огонь. Но вместо дьявольского пламени – хрупкий ангел с улыбкой на устах.

В том году друзья прислали мне открытку с фотографией себя в окружении детей. Все счастливые, все смеются, семья в сборе. Для нас такое фото – нереализуемая мечта. Рассмешить Тома и Матье еще та задачка. Да нам и самим не до смеху.

Не представляю себе открытку с надписью «Happy New Year» над лохматыми головами Матье и Тома. Им больше подошел бы рисунок в стиле «Хара-Кири» Райзера[4].

Однажды я увидел, как Жозе прочищает раковину с помощью вантуза, и сказал, что надо купить второй. Она спросила:

– Зачем, месье? Одного вполне достаточно.

А я ответил:

– У меня двое детей, Жозе.

Она не поняла. Тогда я объяснил, что, переводя Матье и Тома через ручей, мы пользуемся вантузами. По одному вантузу на голову, хватаемся за деревяшки – и вперед. Так намного проще, чем держать детей за руки. И никто ноги не промочит.

Она была в ужасе.

В тот день вантуз испарился. Думаю, няня его спрятала…

Матье и Тома спят, а я за ними наблюдаю.

Что им снится?

То же, что и другим?

А может, по ночам им снится, что они умные, нормальные?

Может, по ночам они берут реванш и во снах проявляют качества вундеркиндов?

Может, по ночам они выпускники Политехнической школы, ученые, исследователи, которым все удается.

Может, по ночам они издают законы, выводят формулы, доказывают теоремы, закладывают первоосновы чего-то.

Может, по ночам они производят бесконечные вычислительные операции, которых еще полным-полно.

Может, по ночам они говорят на латыни и на греческом.

А днем, чтобы никто не догадался и не вмешался в дела судьбоносной важности, они притворяются недоразвитыми детьми. Молчат как рыбы. А если с ними заговорить, смотрят безумными глазами, чтобы не пришлось отвечать. При этом в действительности им просто не хочется идти в школу, выполнять домашние задания и учить уроки.

Их можно понять. Если всю ночь вести такую напряженную работу, днем надо отдохнуть. Вот они и отдыхают.

Единственное, что нам удалось, – ваши имена. Матье и Тома – это стильно, интеллигентно и с небольшим экивоком в сторону религии. Никогда ведь не знаешь, что готовит день грядущий, надо стараться со всем миром быть на дружеской ноге и всех уважить.

Хотя, конечно, с благодатью Божией вышел прокол, признаю.

Когда я вспоминаю ваши первые шаги, сразу думаю: блистать под потолком цирка вам не светило… В джунглях вы бы не выжили. Сигать с ветки на ветку, дразня хищников, дробить львиную пасть или сворачивать шеи буйволам – не ваше призвание.

Да, блеску вы предпочитали провалы с треском. Но я вас все равно люблю больше кого бы то ни было. Вы, мои птенцы, ни с кем не сравнитесь. Разве что с инопланетянами.

Тома носит очки. Маленькие, в красной оправе. В них и в комбинезоне он напоминает ботаника какого-нибудь американского университета.

Не помню, как мы установили, что он плохо видит. Теперь сквозь очки он должен отлично видеть Снупи[5], свои рисунки… Какое-то время я с невероятной наивностью надеялся, что Тома сможет читать. Сперва я бы ему покупал комиксы, затем романы из серии для подростков «След хищника», потом книги Александра Дюма, Жюля Верна, «Великого Мольна»[6], может быть, даже Пруста.

Но нет, Тома никогда не будет читать. Буквы благодаря очкам могут стать четкими, но мысли – едва ли. Мой сын никогда не поймет, что странные черные насекомые, которыми усеяны страницы книг, рассказывают неповторимые истории и способны управлять временем и пространством. Тома смотрит на буквы латинского алфавита как я на иероглифы.

Наверное, думает – это рисунки, изображающие микроскопическое ничто. Или вереницы муравьев, которые почему-то не пугаются и не убегают, когда тыкаешь в них пальцем.

Нищие, пытаясь разжалобить прохожих, выставляют свое убожество – искривленные ступни, культи, драных собак и кошек, плачущих детей – напоказ. Я мог бы взять с них пример. Надел бы на своих уродцев потертые пальтишки цвета морской волны – и вперед. Сидел бы с подавленным видом на картонках от коробок. Рядом бы стояла магнитола с веселой музыкой, и Матье в такт ударял бы по своему мячу.

Я мог бы воплотить мечту об актерской карьере и читать наизусть «Смерть волка» де Виньи, пока Тома разыгрывал бы номер «плачущего волка», «о, мой волчок, волчуня, плачущая ревуня»…