В кабинете стояла давящая утренняя тишина. Телефоны пока молчали. На Мэдисон-авеню работа начиналась после десяти, но Чарлин всегда нравилось прийти пораньше.
Картотечные шкафы помещались позади ее массивного дубового письменного стола. Чарлин сразу посмотрела на ящик, в котором хранилась бутылка. Сейчас, после этой ужасной истории с таксистом, ей без глотка не обойтись. Глоток действительно помог.
Солнце уже палило вовсю. Чарлин включила свет — она специально заменила лампы дневного света на особые светильники, в мягком освещении которых хорошо смотрелась, и задернула тяжелые шторы, укрываясь от беспощадных лучей. Когда солнце переместится, она откроет окна. Ее взгляд устремился на противоположную стену, увешанную прекрасными фотографиями, сделанными с нее лет сорок назад. В двадцатые — тридцатые годы она была одной из признанных красавиц Нью-Йорка, о чем красноречиво свидетельствовали портреты: ясные и выразительные глаза — ей часто говорили, что у нее глаза абиссинской кошки, — точеный нос, волосы, мягкой волной обрамляющие лицо совершенного овала. Больше всего она любила фотографию в рост, на которой отсвет жемчугов, подаренных французским маркизом, отражался в ее блестящих глазах, делая лицо почти призрачным.
Зазвонил телефон, возвещая начало новой недели.
— Брось, Чак, за минимум, установленный Гильдией, девушки из «Райан-Дэви» не рекламируют трусики, прыгая на батуте в клетке со львами! Как тебе известно, лифчики, трусики — нижнее, одним словом, — автоматически предполагают двойную оплату. Во-вторых, если кто-то из наших девушек и согласится на твои бредовые затеи, так тебе придется заплатить за их участие в трюках! Да плевать мне на то, что это ручные львы!
Чарлин услышала стук дверцы лифта и шаги. Собаки навострили уши.
— Чарлин? — раздался женский голос. — Я слишком рано? Мне было назначено в десять.
Голос выговаривал слова мягко и чуть протяжно, как говорят уроженцы юга.
— Привет, Кэрри, моя радость, заходи!
Кэролайн Ричардс возникла в дверном проеме как в раме, стройная, прекрасно сложенная. Мягкие черты выразительного лица оттенены длинной шелковистой гривой медово-янтарных волос, взгляд ореховых с зеленоватыми искорками глаз свидетельствует о недюжинном уме. Чарлин настолько привыкла к сотням нью-йоркских моделей, совершенно однотипных, будто отштампованных одним прессом, что почти забыла, какое воздействие производит естественная, всегда единственная в своем роде красота, а именно ею была наделена Кэрри Ричардс.
На миг, утратив контроль над собой, Чарлин остро позавидовала этой прекрасной юности — и быстро перевела глаза на фотографии, висевшие на противоположной стене. Спохватившись, она приступила к делу.
— Что за народ работает в агентствах! — проворчала она, демонстрируя занятость передвиганием папок на столе.
— Я не вовремя?
— Ничуть, лапочка, заходи, заходи! Тебе придется привыкнуть к моей воркотне. Я всегда нахожу, о чем поворчать!
— Я принесла вам пробы.
Чарлин быстро просмотрела фотографии.
— Я же тебе сразу сказала, что ты далеко пойдешь в нашем деле. Ты так же обалденно смотришься на фотографиях, как и в жизни. Я чувствовала, что ты окажешься фотогеничной!
Чарлин достала увеличительное стекло, красный карандаш и сосредоточилась на фотографиях.
Через минуту появился Рекс с жизнерадостными приветствиями:
— Салют всем — Чарлин, Кэрри, псы! Салют, вселенная!
В это утро его высокая фигура была облачена в тесные бежевые полотняные брюки и дорогую батистовую рубашку цвета зеленой нильской воды от наимоднейшего в среде гомосексуалистов портного. Подкрашенные бронзовые кудри — он доставал головой почти до притолоки — ниспадали на лоб и шею. Обут он был в кокетливые итальянские сандалии.
— Я уверен, — заявил Рекс, — что фотографии у Кэрри просто экстра!
Он прошел за стол и заглянул через плечо Чарлин.
Рекс Райан когда-то мечтал об актерской карьере, но дальше выходов и крохотных ролей дело не пошло. Восемь лет назад Чарлин, всю жизнь, дружившая с его покойной матерью, помогла ему вложить весьма скромное наследство в рекламное агентство и преуспеть. Рексу было тридцать четыре, и он был в полном порядке. Красивое лицо с чувственным ртом, но слабым подбородком, с ноздрями, трепетавшими, стоило им только учуять запах мужского тела… Однако Рекс прилежно занимался всеми моделями, занесенными в картотеку агентства, независимо от их пола.
— Кэрри просто молодчина, я так и знала! — откликнулась Чарлин. — Всего неделю в городе, даже еще альбома фотографий нет, а уже рекламирует мыло «Зест» и вызывает интерес у других рекламодателей. Кэрри, через две недели весь город будет узнавать тебя в лицо, готовься!
— Что я тебе говорил?! — сказал Рекс. — Фотографии — что-то потрясающее! — Он присел на один из плетеных стульев, стоявших в кабинете Чарлин, и начал перебирать контрольные снимки. — Просто экстра! Я тебе предсказываю: твое лицо годами не надоест, и ты заработаешь агентству миллионы!
Зазвонил телефон, Чарлин подняла трубку.
— Валери? Привет, привет! Рекс? Одну минуточку, моя радость, я посмотрю, пришел ли он… — Она нажала на кнопку, отключающую микрофон. — Рекс, это Валери дю Шарм. Будешь говорить?
— С такого ранья? — скорчил гримасу Рекс.
— Он еще не приходил, светик! — отпустив кнопку, сказала в трубку Чарлин.
— Как тебе нравится в Нью-Йорке? — спросил Рекс у Кэрри.
— Очень нравится.
— Не скучала в выходные?
— Ничуть, я все время была занята. Ходила в зоопарк в Бронксе.
— С ума сойти, — восхитился Рекс.
— У тебя отважные друзья, — заметила Чарлин. — В зоопарк!
— Я ходила одна.
— А почему бы и нет? — спохватился Рекс. — Юная девушка, едва успевшая закончить колледж… Кстати, как он называется?
— «Сара Лоуренс».
— Именно. «Сара Лоуренс». У меня там был знакомый, чудный парень, он преподавал на факультете искусствоведения. Пробыл там всего год, потому что его попросили покинуть заведение. Он был слишком… своеобразен для них. У тебя, должно быть, много друзей в Нью-Йорке, раз ты училась в таком престижном колледже.
— Ты ведь из Вирджинии? Ваша семья давно живет там? — поинтересовалась Чарлин.
— Две сотни лет. Чарлин расхохоталась:
— Ничего себе! Ты случайно не из Дочерей Американской революции? Бог мой, только не это!
— Нет, — успокоила ее Кэрри, — я из квакерской семьи, а квакеры не принимали участия в революции.
Рекс даже рот открыл от изумления.