Однажды, после получаса изнурительной возни, он заметил слезы у нее на глазах. Это привело его в ярость, усиленную алкогольными парами. Он вскочил, закурил и развалился в кресле, раскинув ноги.
— Ну я уж и не знаю, что тебе еще нужно, — сквозь зубы процедил он. — Ты просто фригидная истеричка.
Степан докурил, встал и ушел в ванную комнату. Через полчаса хлопнула входная дверь. Отрыдав и о многом передумав, Наташа утром умылась и пошла в училище.
На занятиях Степан не появился, но вечером пришел домой. Смертельно пьяный, опухший от водки, нечесанный. Посмотрел на Наташу тусклым взглядом и завалился спать. Девушке и в голову не приходило, что ее вины тут нет. Охваченная жалостью к нему, она окончательно убедилась в своей сексуальной несостоятельности. Она продолжала холить и обслуживать своего Степу, стараясь, по мере возможности, тактично избегать интимной близости. Да и он, со времени последнего инцидента, к ней не особенно стремился. Вопрос этот они не обсуждали, по крайней мере, между собой. Наташа замкнулась, а Степан сменил тактику.
Если раньше он старался исподволь создать у окружающих впечатление, что его жена просто красивая и бездарная дура, то теперь ситуация изменилась. Творческая расстановка сил к третьему году обучения стала слишком очевидна для окружающих. Помимо несомненной одаренности она была на редкость трудоспособна. Занятий не пропускала, с удовольствием ходила на дополнительные дисциплины. Обладая несильным голосом, тем не менее неплохо пела, была пластична, с удовольствием танцевала и фехтовала, ездила верхом.
Степа же занятиями манкировал, считая, что от него-то слава точно не уйдет. Но чем меньше Наташа интересовала его как женщина, тем больше грызла зависть. Все его любовницы были осведомлены, как он несчастлив в семейной жизни и какая фригидная кукла его жена. Занять Наташино место было много желающих, и девушки старались кто во что горазд. Но разводиться Степа не спешил: красивая, деликатная и покладистая домработница его вполне устраивала.
3
Все закончилось внезапно. На последнем курсе, вскоре после зимних каникул, бурно проведенных в доме творчества ВТО в Звенигороде, Наташа обнаружила, что беременна. Удостоверившись в своих предположениях, она вечером, после занятий, сообщила об этом Степе. Его реакция превзошла все ожидания. Наташа не обольщалась на этот счет, понимая, что поцелуев и поздравлений ждать не приходится, но такой истерики она не предполагала.
— Сделаешь аборт как миленькая, ничего с тобой не случится! — орал Степан. — А не сделаешь, пеняй на себя — кроме алиментов, ты с меня ничего не слупишь! Да и кого ты рожать-то собралась? Уродов плодить, что ли? Я ни разу к тебе трезвый близко не подошел, а последнее время еще и под кайфом.
— Под каким еще кайфом? — бледная как мел, спросила Наташа.
— Под каким? Да ты что, совсем убогая, что ли? Я колюсь целый год…
На синяки и отметины на руках и ногах Степы Наташа давно обратила внимание, но в силу своей малой осведомленности в таких делах истолковала их появление совершенно иначе. Женщин у Степы было много, темперамент у всех разный, а на странности в его поведении Наташа давно перестала реагировать. Бывало, он часами сидел перед телевизором, полуприкрыв глаза, невпопад отвечая на вопросы, или, наоборот, вспыхивал и злился из-за сущих пустяков, но Наташа считала это проявлением дурного характера.
Чувствуя, что больше не выдержит этого кошмара, она вышла в прихожую. Степа продолжал орать ей вслед оскорбления, но она схватила с вешалки кожаную куртку, быстро зашнуровала ботинки и выскочила за дверь. Было начало марта, всю неделю царила оттепель, и она прекрасно чувствовала себя в куртке, возвращаясь из института. В первый момент, от испытанного дома шока Наташа не ощутила, как резко изменилась погода — подул сильный холодный ветер, полетели колючие снежинки, закрутилась поземка. Через несколько минут, по дороге к метро «Динамо», Наташа поняла, что вернулась зима. Куртку продувало насквозь, ноги окоченели в легких, по случаю солнышка, ботинках. Девушка взглянула на часы — была уже полночь. Дрожащими, покрасневшими пальцами начала шарить в карманах — нашла три рубля с мелочью — до Медведково на такси не хватит. Побежала дальше к метро, чтобы успеть на переход. В вагоне, немного согревшись и отдышавшись, Наташа думала, что вот мама сумела же вырастить ее одна, значит, и она сумеет. А ребеночек будет нормальный. Она молодая, здоровая, не пила в каникулы ничего, кроме красного вина, в жизни ничем не кололась. Да и он еще, наверное, не успел так уж сильно испортить свои гены к двадцати двум-то годам!
Уговаривая себя таким образом, Наташа вышла из метро «Медведково». Если в центре снег за время оттепели почти растаял, то на окраине сугробы лежали как ни в чем не бывало. Ноги сразу промокли насквозь, но Наташа уже ничего не замечала. Привычной с детства дорогой она добежала до дома. Свет не горел в окнах, мать спала. Наташа позвонила. Никто не открыл, в квартире стояла тишина. Мать давно жаловалась на бессонницу, говорила, что принимает сильное снотворное, чтобы выспаться перед работой.
Она поднялась на следующий этаж. Здесь жила ее бывшая одноклассница. В Ленкиной квартире громко работало радио. Решившись, Наташа позвонила в дверь. Открыла сама Лена, в халате, но еще накрашенная и причесанная.
— Ты чего? — испуганно спросила она. — Случилось что-нибудь?
— Нет, нет, ничего. Я была рядом, решила зайти к маме, а она уже спит, не открывает. Ехать обратно поздно. Можно, я побуду у вас до утра? Я вас не стесню, стелить мне не надо, я только посижу на кухне…
— На кухне у нас дед спит, так что проходи ко мне в комнату.
— Мне так неудобно, прости, пожалуйста…
— Да ладно, чего там. У меня часто девчонки ночуют, у всех свои проблемы. Ишь ты, замерзла-то как, прямо синяя. Тебе бы ванну принять, а мать там белье замочила. Может, водки выпьешь?
— Нет, спасибо. Я так согреюсь, разуюсь только и пальцы ототру.
Лена постелила Наташе на полу, укрыла пледом. Всю ночь из незаклеенного окна тянуло сквозняком, и Наташа не могла ни согреться, ни уснуть. Под утро она заснула, но в семь пришлось встать — Лене надо было идти на работу. Наташа с трудом поднялась, поблагодарила одноклассницу, отказалась от чая и пошла к матери. Та ахнула, увидев дочь.
Под горячим душем Наташе немного полегчало, после чая стало еще лучше, но поговорить с мамой так и не удалось — та уже убегала на работу.
— Я позвоню тебе днем, дочунь, ладно? Ты у меня побудешь, дождешься меня, хорошо?
— Да, да, — сказала Наташа, глаза ее уже смыкались, она легла в свою кровать, в которой не спала уже четыре года, и провалилась в глубокий, тяжелый сон. Она очнулась оттого, что в комнате звучали чужие голоса. Было опять темно, горела настольная лампа, на стуле у постели сидел врач, держа ее за запястье. Из-за его плеча выглядывало встревоженное лицо мамы. Девушка, которая в первый момент не поняла, где находится, вспомнила все и от накатившей слабости заплакала. Она попыталась сесть и не смогла.