Читать интересную книгу Поцелованный богом - Лариса Соболева

Не удержавшись, Силантий Фомич выругался, хотя никогда этого не делал, считая, что должен являть собой образцовый пример для разношерстной компании, сформированной в отряд всего пару месяцев назад. Тогда к ним примкнуло много людей не то что без роду и племени, но и всякого сброда. Пробовал Силантий Фомич воздействовать на командира Петро Шестрюка, мол, отбор следует делать более тщательно, проверять людей, а не брать в ряды Красной Армии невесть кого. Но тот выставлял свои доводы: кто от контры землю очищать будет? На самом деле, как давно заметил Силантий Фомич, Шестрюка меньше всего волновала неочищенная земля, его прельстила власть и ему неважно было, кем командовать, важно, чтоб ему подчинялись.

– Стенька! – закричал комиссар. – Коня мне! Живо!

Вскочив на неоседланного коня, Силантий Фомич помчался на другой край хутора, где в добротной хате стал на временный постой Шестрюк с братом.

Катя вытянулась в струну, она понимала: на помощь никто не придет, а смерть неизбежна и ее надо принять с достоинством. Но как трудно думать о достоинстве в двадцать лет, как трудно знать, что твоя смерть близка, трудно не кричать, когда твою бабку и мать толкнули к стене грубые руки. Бабушка плакала и просила пощадить невинных детей, мама держалась стойко, не давая себе послабления. Грянули револьверные выстрелы, мама и бабушка упали, будто их скосила невидимая сила. Двенадцатилетний брат Сашенька закричал, прижавшись к Кате, но ему позволено, он еще мал, а ей – нет. Четырнадцатилетний Вацлав лишь тихо всхлипнул, он понимал: идет война, а на войне убивают. Но Катю, взрослую девушку, покинуло самообладание, слезы, как ни старалась она их сдержать, лились потоком.

– Теперь вы, – махнул револьвером командир бандитов. Расстреливали он и еще один мужик, очень похожий на него, такой же чернявый.

Катя помнила взгляд матери перед смертью, брошенный на них, – успокаивающий, теплый, прощальный. Она словно просила: будь сильной. Собрав мужество, девушка взяла братьев за руки и повела туда, где лежали бездыханные мать и бабушка, тихо шепча:

– Это не больно, вы сами видели.

– Мы умрем? – спросил Сашенька.

– Нет. Мы улетим на небеса. Мама с бабушкой ждут нас.

Катя стала ближе к стене, опустила глаза на два тела у ног, чтобы подкрепить себя силой, которой у нее не хватало. Но лучше б не видела их. У мамы были открыты глаза, наверное, ее душа хотела посмотреть, как умрут дочь и сыновья.

– По врагам революции, по белой контре... пли! – скомандовал командир.

Одновременно с ним издалека кто-то закричал:

– Стой!!!

Но два выстрела уже грянули. Катя осталась стоять, сжимая руки мальчиков, которые вдруг отяжелели и потянули ее вниз. А она стояла, не отпуская рук братьев, и смотрела на два дула, теперь направленных в нее.

– Стой!!! – неистово кричал Силантий Фомич.

Его лошадь перемахнула через плетень, задев задними копытами глиняный горшок, который разлетелся на мелкие кусочки. Следом за комиссаром перемахнул плетень и Яуров, но сразу же потянул коня за повод, останавливая, тогда как Силантий Фомич успел закрыть своею лошадью девушку.

– Ты что делаешь, Петро?!! – взревел он, обращаясь к командиру. – Кто тебе дал право убивать?!!

– Мое право дала мне война и командирское звание, – спокойно сказал Шестрюк. – Всю белую контру следует...

– Кто контра? – негодовал комиссар. – Женщины? Эта девчонка? Пацаны? Яуров, погляди, живы ли?

Тот спрыгнул с коня, подошел к убитым.

– А ты подумай: вырастут эти пацаны – и что потом? – возразил Петро. – Они нас не пощадят, они нас из-за угла... Видать, ты забыл: террор, только беспощадный террор...

– Молчать! – процедил комиссар. Он спрыгнул с лошади, подошел вплотную к Петро и тихо отчитал его: – Ты устроил бойню, это уже не война. Когда б они, – он кивнул назад, – вчера воевали с тобой, ты имел бы право убить их в бою. В отряде разложил дисциплину, занимаешься грабежами, развратом...

Петро усмехнулся, пряча револьвер в кобуру, при этом глаза его недобро сверкнули:

– Не лез бы ты, комиссар, в мои командирские дела.

– Я наравне с тобой отвечаю за дееспособность и политическое сознание отряда, вверенного мне партией и рабочим классом, – процедил Силантий Фомич. – Должен предупредить: я доложу высшему руководству армии о твоих делах, ежели не исправишься.

– Исправления хошь? – ухмыльнулся Петро. – Ну так в жены ее определю, вину свою заглажу.

Комиссара задел за живое его издевательский тон, но вокруг стояли головорезы Шестрюка, неровен час – выделятся в банду и отколются. Тогда перестреляют всех, людей верных молодой советской власти.

Яуров с трудом расцепил руки мальчиков и девушки, которая будто окаменела и была мертвенно бледна. Подойдя со спины к комиссару, он шепнул:

– Одна дивчина жива, не успели.

Комиссар скрипнул зубами, но теперь-то ничего уже не сделаешь. Он подошел к девушке, от стыда, не глядя на трупы и ей в глаза, и тихо произнес:

– Простите.

Она перевела на него пустой, ничего не понимающий взгляд и вдруг завалилась, комиссар еле успел поддержать ее, чтоб не упала на трупы.

– Васька! – крикнул Петро брату, с которым расстреливал контру. – Отнеси девку в сарай и запри.

– Есть, командир, – с подчеркнутым повиновением сказал тот, забрал у комиссара и легко поднял бесчувственную Катю на руки, понес в соседний двор.

Любопытные – бойцы и хуторяне – медленно расходились, а Силантий Фомич стоял, опустив голову, не смея поднять на них глаза. Он чувствовал немой укор жителей этого хутора, их молчаливый протест, чувствовал свою вину и бессилие. Силантий Фомич взял лошадь под уздцы и только тут заметил небольшую группу, состоявшую из пожилого и бородатого мужчины, такой же женщины, молодайки и хлопца лет пятнадцати.

– А вы чего стоите? – спросил он.

– Мы ж приговоренные, – ответил бородач. – За покрывательство.

– Расстрел отменяется, – сказал комиссар. – Ступайте в хату.

– А статки (вещи) куды?

– Какие статки? – не понял комиссар.

– Ихние, – дед указал подбородком на убитых.

– А... – протянул комиссар, глядя на трупы. – Девушка в себя придет, ей и отдадите.

– Слушаюсь, – поклонился старик, затем еще раз поклонился. – Премного благодарны, вашество.

Силантий Фомич так и побрел с опущенной головой, держа под уздцы коня. За ним шел Яуров чернее тучи, искоса поглядывая на сорокапятилетнего комиссара. Он был из рабочих, в партии давно, внешне ничем не примечателен – таких тысячи. Яуров его уважал за справедливость, за умные речи, за то, что он не прятался от пуль, не грабил, в общем, был он – настоящий коммунист. Однако молодого казака, вставшего на защиту Советской власти, последнее время терзали сомнения, и он начал высказывать их, как всегда, на повышенных тонах:

– Вот скажи, Силантий Фомич, на мой хутор придем, тоже грабить будем? Я ж тогда контрой стану, вот те крест.

Комиссар остановился, поднял голову, ибо двадцатичетырехлетний Яуров, лихой казак и видный хлопец, был на две головы выше его. Он увидел в глазах казака опасную растерянность, за которой скрывалось разочарование и был близок отход от не устоявшихся еще позиций. Да и сам комиссар иной раз впадал в панику: не так все шло, как ему мечталось, ради чего он отказался от семьи и детей, посвятив себя великому делу. И второй вопрос беспокоил его: сможет ли он воздействовать на необузданную и вооруженную толпу?

– Хочешь вступить в партию, а крестишься, как невежественная бабка, – мягко попенял комиссар хлопцу. Он симпатизировал искреннему и отчаянному Яурову.

– Нет, ты скажи, – упрямо гнул тот свою линию, – обещались свобода и равенство, а на деле что? Чего ж нас не хотят? Слухи доходят, что станицы восстают. Чего ж казаки белых поддерживают, а не нас? Не знаешь? А я знаю. Какая ж это свобода, когда грабят, убивают, насилуют? Стало быть, она для тех, у кого шашка и пуля есть? Никто таковской свободы не захочет.

Силантий Фомич опустил глаза, окаймленные выгоревшими на солнце ресницами. Сколько же было отослано телеграмм командарму 9-й Кубанской армии с сообщениями, что отряды, действующие против банд, производят грабежи населения и самочинные реквизиции, создавая в массах антисоветское настроение. Неоправданная жестокость вообще озлобляет и старого и малого. Нет, не так должно поступать молодой власти, если хочет она поддержки народа.