Читать интересную книгу Королева Камилла - Сью Таунсенд

Когда Чарльз предложил соседям помощь в расчистке и возрождении изничтоженного палисадника. Тони Тредголд сказал:

– Никто не отберет у меня мою землю. Сейчас не Средневековье, и ваши королевские привилегии закончились.

А Беверли Тредголд заорала:

– По – любому, в старых матрасах полевые мыши живут, у них там гнезда. Я думала, вы за природу!

Высоченная, в двадцать футов, стальная изгородь с колючей проволокой и камерами наблюдения поверху служила границей между задворками переулка Ад и внешним миром. У единственных ворот в Зипц, на треугольнике истоптанной земли, теснились приземистые вагончики Службы безопасности. Всем обитателям зоны предписывалось носить на щиколотке металлический жетон и всегда иметь при себе удостоверение личности. Все их перемещения отслеживались на панели видеомониторов, установленной в одном из полицейских вагончиков.

Когда сразу после свадьбы Камиллу заковали в жетон, она сказала со свойственными ей бодростью и оптимизмом:

– Думаю, он чудесно украсит мою лодыжку.

Принцессу Анну, напротив, пришлось повалить на пол усилиями двух полисменов, и лишь тогда третий сумел все‑таки нацепить на нее жетон.

На обитателей зоны налагалось множество запретов и ограничений. Действовал строгий комендантский час: запрещалось покидать дома с 22.00 до 7.00 по выходным и с 21.30 до 700 по будням. Выезжать из поселка запрещалось. Вся корреспонденция, как входящая, так и исходящая, прочитывалась и при необходимости цензурировалась. Телефонная сеть обрывалась у стены. По телевизору свободно ловились только две программы – «Рекламный канал», где время от времени случались какие‑то жалкие передачи, и канал правительственных новостей. Все новости, понятное дело, подавались под нужным правительству соусом.

Зона кишела собаками. Они были повсюду: трусили по улицам, собирались компаниями на тротуарах, грызлись на редких островках чахлой травы и патрулировали свою унылую территорию. Ни днем ни ночью собачий лай не затихал ни на минуту. Двуногие обитатели зоны скоро привыкали и переставали замечать этот звук, он становился таким же естественным, как звук собственного дыхания. Каким образом некоторые жители поселка приобрели своих породистых собак, иных – ценой в сотни фунтов, при том, что все в зоне получали одинаковое пособие в 71 фунт 32 пенса в неделю, оставалось неразрешимой загадкой.

Джек Баркер, лидер Кромвелианской партии, премьер – министр и творец зон изоляции, никак не мог выбраться из постели. Половина одиннадцатого утра, и Джек пропустил уже три встречи. Он лежал под пуховым одеялом в своей спальне на Даунинг – стрит, 10, слушая, как Биг – Бен отзванивает улетевшие минуты и часы его жизни.

Джек устал. Он жил в непрерывном состоянии дежа – вю. Казалось, все, что он говорит, он уже говорил раньше; все, что он делает, он уже когда‑то сделал. Большая часть доверенных товарищей, тех, что избрались вместе с ним тринадцать лет назад, вознесенные пьянящей волной идеализма и законности, умерли или ушли из политики. Жена Пат, с которой они прожили 24 года, детская любовь и политическая соратница, однажды вечером взбунтовалась и обвинила Джека в братании с дьяволом за то, что он весело провел время, отобедав с сэром Николасом Сомсом[7] в клубе для джентльменов в Сент – Джеймс. Пат кричала:

– Господи, Джек, ты же лидер Республиканской партии! У тебя даже сраного кота зовут Том Пейн![8]

Вскоре после второй победы на выборах Республиканская партия сменила название. Команда экспертов по ребрендингу за плату приблизительно в три миллиона фунтов несколько месяцев совещалась, стоит ли партии называться по – новому. Команда породила доклад на 402 страницах, который вряд ли кто– то прочел целиком, не перепрыгнув сразу на выводы, где говорилось, что новое имя желательно, поскольку британских республиканцев вечно путают с американскими. Это стало всем очевидно, когда Джонатан Росс[9] в своем пятничном ток – шоу обратился к премьер – министру со словами «мистер президент». Тогда наняли новую команду нечеловечески мозговитых консультантов придумать для партии новое название и логотип. Эта команда заперлась в деревенском пансионате, где пять суток кряду шел мозговой штурм, породивший «Кромвелианскую партию».

Теперь Джек был женат на Каролине, изящной даме, дочери баронета, но новую жену политика «утомляла», а в последнее время она завела обычай критиковать Джекову манеру держать вилку. Джек немного побаивался жены: ее аристократичный выговор наводил оторопь, а постельные беседы были до жути интеллектуальны. Накануне вечером она отшвырнула вольтеровский Dictionnaire Philosophique в дальний угол спальни, воскликнув: «Мелкотня!»

Джек оторвался от отчета о прослушивании телефонов (161 член парламента имеет на данный момент внебрачные связи) и спросил:

– Кто мелкотня? Я?

– Да нет, мля, Вольтер! – крикнула Каролина. – Просвещение, мать его!

Джек посозерцал ее милый профиль и сердито вздымающуюся грудь, и в нем затрепетало было желание, но в последний раз, когда они после секса отлепились друг от друга, Каролина заметила:

– Джек, ты делаешь это, как лабораторная крыса: тело твое здесь, но ум где‑то там!

Если у Каролины и имелась слабость, так сводилась она к неспособности пройти мимо магазина с сумочками. Вот сейчас она записана в лист ожидания на итальянскую черную сумочку ценой в две тысячи фунтов. Когда Джек стал ворчать, что у нее уже есть одиннадцать черных сумочек, Кэз раскричалась:

– Мне нельзя появляться с сумкой прошлого сезона. Я жена премьер – министра!

Мать Джека ходила с одной темно – синей сумочкой сорок лет. Когда ручки обтрепались, она отнесла сумку сапожнику, который заменил их, взяв за работу один фунт и шесть пенсов. Джек рассказал об этом Каролине, и та ответила:

– Видела я твою мамочку на фотографии. Рядом с ней огородное пугало смотрится щеголевато!

Каролина обладала неброской красотой, от которой млели бильд – редакторы английских газет. Она практически ежедневно появлялась на первых страницах, часто под самым надуманным предлогом. «Кэз сломала ноготок!» – гласил один недавний заголовок.

Биг – Бен прозвонил одиннадцать раз. Журналистам сообщили, что премьер – министру «нездоровится». Курс фунта к доллару упал.

Правительство Баркера порой обвиняли в тоталитаризме, и это смешило Джека. Он был далеко не Сталин и не Мао; не его вина, что в стране не нашлось жизнеспособной оппозиции. Да, кое – кого из потенциальных противников пришлось арестовать, но только лишь потому, что они взялись мутить воду Ведь нельзя рисковать безопасностью государства, правда? И вряд ли Джек виноват в том, что Англию, словно туман, окутало равнодушие к политике, ведь так?

Кучка провокаторов, республиканских пуристов, распоясалась настолько, что устроила незаконный митинг у стен Вестминстерского дворца, обвиняя правительство в ревизионизме. С ними разобрались, но все равно Джека не оставляло чувство, что вот – вот начнется прилив и смоет его в море. Пожалуй, не стоило сажать под домашний арест Стивена Фрая. Толку в этом не было никакого: из своего Норфолка Фрай продолжает осмеивать правительство через Интернет. Следовало выслать его в Турцию, чтобы кто‑нибудь из ломовых маникюристов тамошней службы безопасности поухаживал за его кутикулами. Мигом бы пропала улыбочка с его глумливой рожи. Джек хохотнул под одеялом, но тут же вернулся к своим мрачным мыслям.

Бремя государственных забот не ослабевает, не дает вздохнуть. С недавних пор Джек начал мечтать, как однажды выйдет из кабинета, чтобы больше никогда не вернуться. Пусть другой бедолага принимает решения, проводит совещания, возится с пройдохами и дураками, которые тут всюду его окружают. Неужели никто не догадался, что Джек Баркер мало– помалу съезжает с катушек? Никто не в курсе, что у него развился тик на правом веке? Что он забывает элементарные слова? Неужто никто не замечает, что премьер нередко плачет на публике? А иначе чего он вытирал глаза?

Джек не умел сачковать, и он не мог взять и бросить службу Мать перед смертью прошептала: «Джек, отделайся с монархией». Впрочем, родственники, собравшиеся у ее смертного одра, считали, что последними словами ее были «Джек, отдай Люси мои нарды». Точно понять не позволила кислородная маска.

Джек знал, что на его место зарится министр финансов. И пусть бы Флетчер уже сделал свой ход и, образно говоря, вонзил в спину кинжал, Джек только порадовался бы, ведь сам себе кинжал в спину не вонзишь. А Джек не мог обмануть маму. Он накрылся одеялом с головой и стал вспоминать свои последние тринадцать лет. Независимость от Америки завоевать не удалось, миллиарды уходят на бесконечную асимметричную войну на Ближнем Востоке; шоссе и дороги практически замерли; британских фермеров всё субсидируют за нихеранеделание; богатые стали намного богаче, а бедные, похоже, построили свою отдельную ненормальную субкультуру. Единственное, чем он может гордиться, так это тем, что выжег из жизни Британии институт наследственных титулов. Одним росчерком пера он навеки уничтожил монархию.