Четыре дня Джон Томпсон разыскивал дочь по всем полицейским участкам города и, наконец, нашел ее -- окровавленную, с выбитыми передними зубами и сломанным ребром. "Эти демократы", -- рычал разгневанный "брамин" и в ноябре с чувством выполненного долга отдал свой голос Никсону, а затем с нескрываемым удовольствием приветствовал его победу.
Республиканцы торжествовали, Абигайль горько оплакивала возвращение к власти "тупых ублюдков", а Джону Томпсону казалось, что в их доме и стране наконец-то воцарятся мир и покой. И правда, сначала дочь целый месяц провела в частном госпитале, затем еще на месяц отдалась депрессии в собственной роскошной спальне, заново обставленной по такому случаю любящим отцом, три месяца исправно посещала стоматолога, два месяца психоаналитика и, наконец, провела сто двадцать дней в обсуждении несовершенств мира на борту роскошного круизного лайнера. Полицейский, столь неосмотрительно введший мистера Томпсона в непредвиденные расходы, был скоропостижно отправлен на пенсию, так как принятие на себя родительских обязанностей, по мнению бостонца, не входило в компетенцию американской полиции.
Зато по истечению 1969 года Абигайль выскочила замуж.
К возмущению мистера Томпсона, его зять -- Джо Шеннон -- был не только ирландцем и католиком, но также пьяницей, разгильдяем и бунтовщиком. Под словом "пьяница" Томпсон подразумевал, что его зять пьет пиво прямо из банки. Слово "разгильдяй" означало, что Джо демократ. А "бунтовщик" -- что он, обитатель рабочего квартала Бостона, обнаглел до такой степени, что посмел жениться на его дочери. Попытка признать брак Абигайль недействительным привела к тому, что дочь начала визжать, топать ногами и вопить, будто покончит с собой, если отец попытается разлучить ее с мужем -- одновременно утопится, отравится и выкинется с третьего этажа их особняка. Психоаналитик, по такому случаю вытащенный из постели в два часа ночи, раздраженно буркнул, что взбалмошная девчонка вполне способна осуществить любой из этих замыслов.
Терпение Томпсона лопнуло, он купил молодым роскошную квартиру в Бостоне и велел убираться прочь. Абигайль убралась с гордостью истинной WASP и упрямством классической ирландской женушки. Оказавшись предоставленными самим себе, молодые Шенноны принялись устраивать в квартире буйные вечеринки, приглашали на них индейцев, спортсменов и голливудских звезд. Через полгода столь насыщенной жизни, двух столкновений с полицией и одного визита в суд Абигайль увлеклась изготовлением бижутерии. Сначала в ход шло стекло и дешевый бисер, а свои изделия миссис Шеннон раздаривала друзьям, затем украшения усложнились, стекло заменили полудрагоценные камни, а творения Абигайль стали неплохо продаваться. Еще через два года упорных трудов миссис Джо Шеннон открыла свои салоны в Бостоне, Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, а ее украшения стали считаться шиком среди молодых голливудских звезд. Достигнув неожиданного для отца успеха, Абигайль могла бы сколотить состояние, но какой-то бес, сидящий в некогда тихой и послушной девочке, не давал ей покоя, вечно толкал на безумные поступки, заставлял пить, курить, закатывать роскошные вечеринки и в один вечер проматывать средства, на которые можно было бы безбедно жить целый год. После таких вечеринок Джо все чаще просыпался в объятиях ослепительных длинноногих красоток, а Абигайль -- в постели молодых мускулистых красавцев. Шенноны ругались, дрались, расходились и сходились вновь. Во время ссор с мужем Абигайль кричала так, словно родилась не в почтенной семье "браминов", а в огромном семействе итальянских переселенцев. В непрерывном "веселье" прошло еще десять лет, и Джон Томпсон с ужасом понял, что при таком образе жизни дочери может и не дождаться наследников. В очередной раз вызволив дочь из полиции и объятий наркотического дурмана, мистер Томсон привез Абигайль в свой особняк и сурово заявил, что если в течение года она не осчастливит его внуком или внучкой, то на наследство может не рассчитывать.
Угроза отца подействовала на Абигайль сильнее, чем все увещевания и периодические визиты к психоаналитикам. Какие бы доходы со своих салонов не получала Абигайль, деньги ей были нужны всегда, так что миссис Джо Шеннон постаралась взяться за ум, забыть о виски, наркотиках и драках с мужем, о гоночных машинах, Голливуде и прочих безумствах, которыми еще недавно была заполнена ее жизнь. В результате через год разумного и размеренного существования Абигайль смогла вручить отцу маленький вопящий сверток, а потом от души "оттянуться", празднуя вновь обретенную свободу.
Последним актом участия Абигайль в судьбе сына стал выбор ему имени, но на крещение отпрыска она уже не попала. Очередной запой закончился для нее приводом в полицию, а судебное разбирательство оправило миссис Шеннон на принудительное лечение в психиатрическую лечебницу. Джон Томпсон со вздохом сожаления понял, что его дочь совершенно не приспособлена к нормальной жизни. Принудительное лечение подошло к концу, однако особого эффекта на Абигайль не оказало. Наведя необходимые справки и проконсультировавшись с врачами и юристами, старый Томпсон отправил дочь в закрытый частный санаторий, как на языке "браминов" называли дорогие психиатрические лечебницы. Оставалось решить проблему Джо Шеннона, так как наглый ирландец быстро сообразил, что, шантажируя старика внуком, сможет держать "зажравшегося толстосума" за горло. К счастью, наглости у Джо имелось много больше, чем ума, а связи старого Томпсона были таковы, что не вчерашнему рабочему было с ним тягаться. Джон Л. Томпсон был признан единственным опекуном дочери и внука, а потом ему и вовсе повезло, когда Джо так и не проснулся после очередной дозы какой-то дряни.
Таким образом, в столетнем особняке вновь появился младенец, а старый Томпсон поклялся сделать все, чтобы его внук вырос достойным и ответственным гражданином. По мнению старика для младенца Роберт был слишком маленьким, бледненьким, худеньким и громогласным. Последнее было не слишком приятно, зато давало надежду, что здоровье наследника Томпсонов не подведет. Спартанские условия, закаливания, правильное питание, лыжи, коньки, велосипед, турник и вольная борьба должны были укрепить здоровье внука, воспитать в нем трезвый взгляд на жизнь, деловую хватку, несокрушимую веру и трудолюбие.
Джон Томпсон воспитывал внука железной рукой, свято верил в необходимость телесных наказаний, спасительную силу спорта, частных закрытых школ и финансовых ограничений, но избавить Роберта от несвойственной "браминам" мечтательности старику не удавалось. "Да, сэр! Нет, сэр!", -- бодро отвечал Роберт на вопросы деда и при этом прятал за спиной очередной живописный "шедевр". Карандаши, краски, многочисленные рисунки больше всего раздражали старого Томпсона, стали символом непокорства, разгильдяйства и упадка. Больше всего на свете старик боялся, что краски погубят его мальчика, как глупые побрякушки погубили дочь. И не только дочь!..
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});